"Эдгар Алан По. Поэтический принцип" - читать интересную книгу автора

А вслед за ней, ее милей,
Шла девушка, бледна, -
Нужду, позор с недавних пор
Изведала она,
За пыл страстей остаток дней
Страдать обречена.

Не снидет мгла с ее чела
Отныне и вовек:
Чему Христос, презрев донос,
Слова прощенья рек,
То день за днем в упорстве злом
Карает человек!

В этом сочинении трудно узнать Уиллиса, написавшего так много
незначительных "салонных" стихов. Строки не только насыщенны и возвышенны,
но и полны энергии, и при этом напряженны от очевидной искренности чувства,
которую мы тщетно искали бы во всех других сочинениях этого автора.
Пока эпическая мания, пока идея о том, что поэтические победы
неразрывно связаны с многословием, постепенно угасает во мнении публики
благодаря собственной своей нелепости, мы видим, что ее сменяет ересь
слишком явно ложная, чтобы ее можно было долго выносить, но которая за
краткий срок существования, можно сказать, причинила больше вреда нашей
поэзии, нежели все остальные ее враги, вместе взятые. Я разумею ересь,
именуемую "дидактизмом". Принято считать молча и вслух, прямо и косвенно,
что конечная цель всякой поэзии - истина. Каждое стихотворение, как говорят,
должно внедрять в читателя некую мораль, и по морали этой и должно судить о
ценности данного произведения. Мы, американцы, особливо покровительствовали
этой идее, а мы, бостонцы, развили ее вполне. Мы забрали себе в голову, что
написать стихотворение просто ради самого стихотворения, да еще признаться в
том, что наша цель такова, значит обнаружить решительное отсутствие в нас
истинного поэтического величия и силы; но ведь дело-то в том, что, позволь
мы себе заглянуть в глубь души, мы бы немедленно обнаружили, что нет и не
может существовать на свете какого-либо произведения, более исполненного
величия, более благородного и возвышенного, нежели это самое стихотворение,
это стихотворение per se, это стихотворение, которое является стихотворением
и ничем иным, это стихотворение, написанное ради самого стихотворения.
Питая к истине столь же глубокое благоговение, как и всякий другой, я
все же ограничил бы в какой-то мере способы ее внедрения. Я бы ограничил их
ради того, чтобы придать им более силы. Я бы не стал их ослаблять путем
рассеивания. Истина предъявляет суровые требования, ей нет дела до миров.
Все, без чего в песне никак невозможно обойтись, - именно то, с чем она
решительно не имеет ничего общего. Украшать ее цветами и драгоценными
каменьями - значит превращать ее всего лишь в вычурный парадокс. Борясь за
истину, мы нуждаемся скорее в суровости языка, нежели в его цветистости. Мы
должны быть просты, точны, кратки. Мы должны быть холодны, спокойны,
бесстрастны. Одним словом, мы должны пребывать в состоянии как можно более
противоположном поэтическому. Воистину слеп тот, кто не видит коренные и
непреодолимые различия между убеждением посредством истины и посредством