"Плутарх. Эмилий Павел и Тимолеонт " - читать интересную книгу автора

отличавшиеся большим весом и массивностью чеканки.
33. На третий день, едва рассвело, по улицам двинулись трубачи, играя
не священный и не торжественный напев, но боевой, которым римляне
подбадривают себя на поле битвы. За ними вели сто двадцать откормленных
быков с вызолоченными рогами, ленты и венки украшали головы животных. Их
вели на заклание юноши в передниках с пурпурной каймой, а рядом мальчики
несли серебряные и золотые сосуды для возлияний. Далее несли золотую монету,
рассыпанную, подобно серебряной, по сосудам вместимостью в три таланта
каждый. Число их было семьдесят семь. Затем шли люди, высоко над головою
поднимавшие священный ковш, отлитый, по приказу Эмилия, из чистого золота,
весивший десять талантов, и украшенный драгоценными камнями, а также
антигониды, селевкиды {42}, чаши работы Ферикла и золотую утварь со стола
Персея. Далее следовала колесница Персея с его оружием; поверх оружия лежала
диадема. А там, чуть позади колесницы, вели уже и царских детей в окружении
целой толпы воспитателей, учителей и наставников, которые плакали,
простирали к зрителям руки и учили детей тоже молить о сострадании. Но
дети, - двое мальчиков и девочка, - по нежному своему возрасту еще не могли
постигнуть всей тяжести и глубины своих бедствий. Тем большую жалость они
вызывали простодушным неведением свершившихся перемен, так что на самого
Персея почти никто уже и не смотрел - столь велико было сочувствие,
приковавшее взоры римлян к малюткам. Многие не в силах были сдержать слезы,
и у всех это зрелище вызвало смешанное чувство радости и скорби, которое
длилось, пока дети не исчезли из вида.
34. Позади детей и их прислужников шел сам царь в темном гиматии и
македонских башмаках; под бременем обрушившегося на него горя он словно
лишился рассудка и изумленно озирался, ничего толком не понимая. Его
сопровождали друзья и близкие; их лица были искажены печалью, они плакали и
не спускали с Персея глаз, всем своим видом свидетельствуя, что скорбят лишь
о его судьбе, о своей же не думают и не заботятся. Царь посылал к Эмилию
просить, чтобы его избавили от участия в триумфальной процессии. Но тот,
по-видимому, насмехаясь над его малодушием и чрезмерной любовью к жизни,
ответил: "В чем же дело? Это и прежде зависело от него, да и теперь ни от
кого иного не зависит - стоит ему только пожелать!.." Эмилий недвусмысленно
намекал, что позору следует предпочесть смерть, но на это несчастный не
решился, теша себя какими-то непонятными надеждами, и вот - стал частью у
него же взятой добычи.
Далее несли четыреста золотых венков, которые через особые посольства
вручили Эмилию города, поздравляя его с победой. И наконец на великолепно
убранной колеснице ехал сам полководец - муж, который и без всей этой
роскоши и знаков власти был достоин всеобщего внимания; он был одет в
пурпурную, затканную золотом тогу, и держал в правой руке ветку лавра. Все
войско, тоже с лавровыми ветвями в руках, по центуриям и манипулам,
следовало за колесницей, распевая по старинному обычаю насмешливые песни, а
также гимны в честь победы и подвигов Эмилия. Все прославляли его, все
называли счастливцем, и никто из порядочных людей ему не завидовал. Но
существует, вероятно, некое божество, удел коего - умерять чрезмерное
счастье и так смешивать жребии человеческой жизни, дабы ни одна не осталась
совершенно непричастною бедствиям и дабы, по слову Гомера {43}, самыми
преуспевающими казались нам те, кому довелось изведать и худшие и лучшие
дни.