"Александр Плонский. Бкдни и мечты профессора Плотникова (Научно-фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

Пожилые часто словоохотливы. Не каждому по душе выслушивать
стариковскую исповедь. И дело вовсе не в равнодушии к чужой жизни, не в
душевной черствости. Нужно быть Ираклием Андрониковым, чтобы завладеть
вниманием слушателей не на минуты - на часы. Большинство же из нас
рассказывают скорее для самих себя. Слушатели нужны в качестве
катализатора, и только.
Рассказывая, старики воскрешают прошлое. Молодые живут настоящим.
Разговор идет как бы на разных языках, и это отталкивает...
Угощавший меня ученый не пытался вспоминать "случаи из жизни" и тем
более читать нравоучения. Но ушел я от него около полуночи в приподнятом
настроении и не с пустыми руками. Как жаль, что только теперь я смог
оценить его подарок!
И снова память фокусирует взгляд на руках - бескровные пальцы, узкая
кисть. А рядом целлофан с наклеенными кусочками слюды, пара фотопластинок
со смытой эмульсией, иначе говоря, обыкновенных стекол, столько же
листочков тонкой прозрачной серой пленки.
Руки старика накладывают листок на листок, поворачивают один
относительно другого, воспроизводя солнечное затмение в миниатюре:
сложенная в два слоя пленка становится на просвет темнее, как бы
наливается чернотой.
Я снисходительно улыбаюсь: так и должна вести себя поляроидная
пленка. Но вот на стол ложится стеклянная пластинка, на нее листок
поляроида, затем целлофан со слюдой, снова поляроид и сверху вторая
пластинка.
Старческие пальцы с минуту примериваются, потом цепко берут стекла за
ребра и подносят к свету. Я вскрикиваю как от удара: красавица-бабочка
распростерла крылья, сверкающие чистой воды рубинами, изумрудами, голубыми
сапфирами...
Да, это и был удар. Удар по воображению, сорвавший лавину эмоций.
Удар, умело подготовленный и мастерски выполненный. Неторопливые,
кажущиеся неумелыми манипуляции со стеклышками и пленками
загипнотизировали меня. А ведь я должен был предвидеть результат!
- Показать еще? - спросил старик, наслаждаясь моей растерянностью. -
У меня много этого добра, впору устроить выставку: народный умелец,
талантливый самоучка!
- Еще бы! - воскликнул я восторженно.
Передо мной возникали изысканные витражи. Подобных я не видел и не
увижу. Ни в средневековых соборах, ни в музеях. Неописуемо чистые цвета,
то плавно переходящие один в другой, то сталкивающиеся в непримиримом
контрасте.
Это было что-то, несомненно, новое, если не в науке, то в искусстве.
Затрудняюсь определить его жанр. Приходит на ум прикладное искусство, но
отнести к нему увиденное мною значило бы допустить непростительное
упрощенчество. Изящество формы и чистота цвета образовали гармоничное
единство, которому хотелось поклоняться словно языческому божеству.
Но главное ждало меня впереди. Старик снял с полки стеллажа какой-то,
по виду не менее допотопный, чем остальные, прибор, включил вилку в
розетку осветительной сети, отключив предварительно настольную лампу.
Вспыхнул свет, и витражи обрели объем, насытились пространством, вписались
в бесконечность!