"Леонид Платов "Летучий голландец" уходит в туман" - читать интересную книгу автора

Шубин в знак согласия машинально кивал головой. Мысли его были далеко.


2

В Кронштадте он полдня провел у разведчиков.
Был уже вечер, когда, помахивая онемевшей, испачканной чернилами рукой,
он вышел из здания штаба. Посмотрел в блокнот.
Адрес Мезенцевой ему сообщил Селиванов еще на Лавенсари. Она жила в
Ленинграде.
Что ж, рискнем. Махнем в Ленинград!..
Виктория Павловна сама открыла дверь.
- О!
Взгляд ее был удивленным, неприветливым. Но Шубин не смутился. Первая
фраза была уже заготовлена. Он зубрил ее, мусолил все время, пока добирался
до Ленинграда.
- Я привет передать! - бодро начал он. - Из шхер. Из наших с вами шхер.
- А! Входите!
Виктория Павловна провела его по длинному коридору, заставленному
вещами. Жильцы в квартире были дисциплинированными. Двери - а их было
одиннадцать или двенадцать - не приотворялись, и оттуда не высовывались
любопытные физиономии.
Комната была маленькая, чуть побольше оранжевого абажура, который висел
над круглым столом. В углу стояло пианино. Свитки синих синоптических карт
лежали повсюду: на столе, на стульях, на диване.
Хозяйка переложила карты с дивана на стол, села и аккуратно подобрала
платье. Это можно было понять как приглашение сесть рядом. Платье было
домашнее - кажется, серо-стального цвета - и очень шло к ее строгим глазам.
Впрочем, Шубин почти не рассмотрел ни комнаты, ни платья. Как вошел,
так и не отрывал уже взгляд от ее лица. Он знал, что это непринято,
неприлично, мысленно ругал себя и все же смотрел не отрываясь - не мог
насмотреться!
- Хотите чаю? - сухо спросила она.
Он не хотел чаю, но церемония чаепития давала возможность посидеть в
гостях подольше.
Вначале он думал лишь повидать ее, перекинуться парой слов о шхерах - и
уйти. Но внезапно его охватило теплом, как охватывает иногда с мороза.
В этой комнате было так тепло и по-женски уютно. А за войну он совсем
отвык от уюта.
Сейчас Шубин наслаждался очаровательной интимностью обстановки, чуть
слышным запахом духов, звуками женского голоса, пусть даже недовольного:
"Вам покрепче или послабее?" Он словно бы опьянел от этого некрепкого чая,
заваренного ее руками.
На секунду ему представилось, что они муж и жена и она сердится на него
за то, что он поздно вернулся домой. От этой мысли пронизала сладкая дрожь.
И вдруг он заговорил о том, о чем ему не следовало говорить. Он понял
это сразу: взгляд Виктории Павловны стал еще более отчужденным,
отстраняющим.
Но Шубин продолжал говорить, потому что не привык отступать перед
опасностью.