"Александр Пятигорский. Багряные отблески (Парафраз из Густава Мейринка) (Рассказы и сны)" - читать интересную книгу автора

сидеть в этой кухне - своей? Чужой? В конце концов, багряные отблески можно
увидеть и в чужом доме. А почему, например, его не интересует город, где он
живет, месяц, число и год? Да потому, что он это и так знает. Сегодня, когда
они встали, Мэри сказала, что Рон очень хвалил его рассказы, говорил, что
еще два-три и будет прекрасный сборник. Значит, он - писатель? Но не надо
торопиться с выводами, да и откуда Рону знать русский. Теперь, если зазвонит
телефон, то он специально изменит свой голос, чтобы звонивший спросил, кто
это... Третий лист:
"Чердачное помещение в левом крыле Русского музея. Ветхое, пережившее
блокаду кресло, на нем сидит мальчик. Он высок, худ и не очень чист.
Напротив него за широким низким столом - Валентин Юрьевич Ворзонко, гений,
кумир и наставник будущих гениев. Ворзонко разливает водку по граненым
стаканам. На газете разложены соленые огурцы, толстые ломти салтисона и
буханка черного хлеба, еще теплого. "Как подвигается ваше чтение Египетской
Книги Мертвых, маэстро?" Мальчик судорожно опрокидывает в глотку полстакана
ледяной водки. "Что вы, Валентин Юрьевич, я еще не кончил грамматику
Гардинера". - "На Гардинера я вам даю две недели. Этого за глаза довольно,
чтобы выучить все корни и три-четыре сотни ключевых иероглифов. Возможно,
что через две недели меня здесь не будет, или через два дня. Еще очень вам
рекомендую прочесть, хоть в переводе, "Разговор человека со своей душой".
Лучше, конечно, в оригинале - в Эрмитаже есть хорошая фотокопия Берлинского
Папируса". Мальчик допил стакан, пососал огурец и закурил сигарету "Дукат".
"Куда же, - не сочтите это нескромностью или праздным любопытством, вы
собираетесь уехать через две недели или через два дня и когда рассчитываете
вернуться?" - "Мне надо отсюда убраться, пока не пройдет непосредственная
опасность. Позавчера арестовали моего шефа". Мальчик подумал, что ведь уже
сейчас могут прийти, в любую минуту. "Но это не ваша забота. Вам следует
изучить древнеегипетское учение о посмертном существовании
наивнимательнейшим образом. Вы уже и так потеряли бездну времени, занимаясь
разной ерундой. По-моему, у вас через три недели день рождения. На случай,
если вполне предвиденные обстоятельства помешают мне вас тогда поздравить,
позвольте мне сейчас выпить за ваше первое двадцатитрехлетие". Они стоя
чокнулись. От водки у мальчика уменьшился страх, но очень захотелось скорее
вернуться на Петроградскую сторону, к девушке, у которой он ночует".
Засыпая подле нее, он будет видеть египетские иероглифы, что пролетают
через разум, жужжа как священные жуки скарабеи. Он увидит, как над сонной
душой царит элегантная фигура пьяного Ворзонко. Так отпал Ворзонко. И
девушка с Петроградской.
Двадцатитрехлетие мальчика легко раскрывало дату встречи с Ворзонко -
начало января 1953-го, через десять лет после поездки в Тавду. Телефон. Мэри
спрашивает, не позвонить ли ему доктору Робертсону. Нет, пусть уж лучше сама
позвонит, если хочет. (Хорош он будет, если позвонит доктору и сообщит, что
забыл, как его самого зовут!) И хватит писать, еще пол-чашки кофе - и все.
Но, оказавшись на кухне, он взял четвертый лист из стопки:
"Трое за круглым низким столом. Желтая свеча под синим стеклянным
колпачком. Прекрасная женщина с голыми плечами, зажигающая сигарету. Ее
мужчина, согревающий стакан бренди в больших мягких ладонях. Мальчик -
лысый, огромный, в тесном смокинге - вертит свою рюмку водки в длинных
волосатых пальцах. "Я - не тронут, - говорит мальчик. - Мне интересно все
это. Если ты меня сюда пригласил, чтобы испугать, то цель достигнута, я