"Александр Пятигорский. Философия одного переулка " - читать интересную книгу автора

спектрографический анализ металла, ни играть на вашем альте без культуры
невозможно". "Культура - релятивна", - поспешил вставить я, наконец-то
вспомнив ссылку Гарика на Роберта. Все изумленно (так мне показалось)
замолчали.
Гордон обернулся ко мне и совершенно серьезно спросил: "Культура
релятивна чем у?" Пот позора уже начал заливать мне лоб и глаза. "Да очень
просто, - отвечал я, предвосхищая в этом вступительном обороте ораторскую
манеру моего будущего друга и мэтра московских методологов Георгия
Петровича, - она релятивна лежащим вне ее духовным целям ее носителей
и одновременно их интенциональным состояниям, например - созерцательности".
"Странно, - проговорил Гордон, - и не очень похоже на то, чему меня учили
в Марбурге. Это несколько похоже на феноменологию, но я, к сожалению, так
и не побывал во Фрейбурге. Мне пришлось оставить мои занятия философией
и покинуть Германию в 1927-м". "По-моему, ему надо подать заявление
в Царскосельский лицей, - улыбаясь, сказал дядя. - Очень красивая была
школа".
Гордон хохотал басом, а папа, конечно, был очень горд за мое
"представление", хотя и недоволен его непозволительной развязностью.
Согласно позднейшему рассказу Гени, вечером того же дня Анатолий
говорил дедушке, что революционный большевистский режим высвободил бешеную
энергию в средних слоях населения и что иная, современная модификация этого
режима эту энергию стала душить. Дедушка возражал. Конспект этой беседы
таков:
Дедушка: Активность, о которой вы плачете, так же косна, как наша
замечательная пассивность. Ни в том, ни в другом нет личностного бытия, нет
индивидуального сознания. Вот сами вы, Анатолий Юлианович" такого
в беспамятстве наворотили, что и подумать было страшно. Так вы и не думали,
ведь победа была ваша . А как остановили вас, так страшно стало, и - опять
не думаете. Никто из вас не думает - ни те, кто жаждет реванша, ни те, кто
молит о передышке, ни те, кто лишь слабо надеется выжить. Но если это
случится и вы выживете, то тогда придет к вам самое страшное - тогда
окажется, что вам не о чем будет говорить, а другим будет нечего о вас
говорить. И дети ваши будут жалки (если они у вас будут), ибо из-за
отсутствия в вас бытия в них не будет ничего. Даже ужаса вашей жизни не
будет. С ними - просто ничего не случится.
Анатолий: Мне стыдно за тех, кто хочет только выжить...
Дедушка: Чепуха, мой дорогой, чисто русская чепуха! Здесь всегда
стыдятся за другого. Стыд за другого стал формой нашего самосознания.
В 1918-м я пришел на лекцию Василия Васильевича, которого очень любил еще по
прежним петербургским встречам. После лекции он еле отбился от дам
и барышень, и мы прошлись немного. Как дошли до Гагаринского, так он
остановился вдруг и мне: "Так вы, конечно, считаете, что я с ними суров,
нелюбезен, высокомерен, да? Так нет же, - говорит, - я их люблю. Да только
их вовсе не интересует, что я им рассказываю. Они мной восторгаются и за
меня же стыдятся ". "Так чего же, - спрашиваю, - стыдиться?" - "А я вам
расскажу. Одна такая барышня, давно еще, все меня целовала, ласкала
и приговаривала: "Я обожаю вас, чудного, замечательного, но мне все равно за
вас отчего-то стыдно". "Да отчего же?" - спрашиваю, а самому горько и мутно.
Я оттого и вспомнил о Василии Васильевиче, что вы, Анатолий, как та барышня,
вы о себе не думаете, а оттого и другого не видите".