"Эллис Питерс. Необычный монах ("Хроники брата Кадфаэля" #0)" - читать интересную книгу автора

Однако же мастер Уильям Рид все едино был вне себя от гнева, причем
вовсе не считал нужным скрывать это от окружающих. Нрав он имел задиристый,
упрямый и, несмотря на далеко не юные годы - а управителю было хорошо за
пятьдесят, - слыл отчаянным спорщиком. Таким, что, уж ежели упрется, с места
его нипочем не сдвинешь. Мало того, что будет твердить, будто черное это
белое, так еще и откопает свидетельства, подтверждающие его правоту.
Накануне дня, назначенного для получения положенного с города сбора,
Уильям навестил своего старого друга и помощника в лазарете. Навестить-то
навестил, но сделал это, чтобы поддержать и приободрить или, напротив,
лишний раз укорить его, оставалось только гадать.
Брат Амвросий, вконец потерявший голос, порывался что-то сказать, но из
горла его вырывался лишь болезненный хрип. Брат Кадфаэль, незадолго до того
смазавший горло больного гусиным жиром и как раз собиравшийся дать ему
успокоительный отвар заячьей капусты - кружка уже стояла на столе, -
приложил к губам страдальца палец и велел ему молчать.
- А ты, Уильям, - терпеливо промолвил он, обращаясь к Риду, - коли уж
не можешь или не хочешь успокоить хворого, так хоть не раздражай понапрасну.
Ему и без тебя тошно. Бедняга сам переживает оттого, что захворал так не
вовремя, чувствует себя виноватым - хотя какая его вина? Одним только он и
утешается - тем, что ты все городские дела знаешь как свои пять пальцев и уж
как-нибудь без него управишься. Хочешь поднять ему настроение, скажи, что
все будет в порядке, а нет, так ступай лучше своей дорогой. Больному, знаешь
ли, нужен покой.
С этими словами Кадфаэль обернул горло Амвросия лоскутом доброй
валлийской фланели и потянулся за ложкой, стоявшей в кружке с густым
отваром. Брат Амвросий старательно и покорно - ну ни дать ни взять,
ожидающий корма птенчик - разинул рот, а когда проглотил изрядно
подслащенное снадобье, на лице его появилось несколько удивленное и весьма
одобрительное выражение.
Однако Уильяма Рида, коли уже его понесло, остановить было довольно
трудно. Несмотря на слова Кадфаэля, он продол жал обиженно бурчать, хотя
малость сбавил тон.
- Да, - неохотно признал управитель, - ты, Амвросий, ясное дело, ни в
чем не виноват, но сам подумай, каково мне теперь за всех отдуваться. Будто
бы у меня без того забот не хватало. Сам ведь прекрасно знаешь, списки
арендаторов нынче стали еще длиннее, а платить ни один не хочет - всяк
норовит отвертеться. У нового писца работы невпроворот, он еле-еле
справляется, потому как, хоть малый и толковый, опыта у него не хватает. А
тут еще и дома у меня неприятности. Знаешь ведь, какой непутевый у меня
сын - гуляка, скандалист и игрок. Уж как я его ни уговаривал бросить это
мотовство да взяться за ум, и по-доброму пробовал, и по-злому - все без
толку. Но нынче я твердо решил - все! Так ему и сказал - коли еще раз
продуешься в пух и прах или что-нибудь в этом роде, можешь за деньгами ко
мне не соваться. Пусть-ка лучше посидит в темнице, может, хоть это послужит
ему уроком. Подумать только, всяк добрый человек душой отдыхает среди своих
близких, а мне родной сын - плоть от плоти моей! - доставляет одни лишь
огорчения.
Стоило Уильяму завести эту песню, он мог продолжать ее бесконечно.
Бедный брат Амвросий слушал его с таким несчастным и виноватым видом, словно
это он, а не Рид породил и взрастил сие непутевое чадо. Кадфаэль был не