"Борис Письменный. Открыватель визиологики" - читать интересную книгу автора

руке с зонтом, потом по колену; крестил ножом перед лицом Матвея, который
пытался, как мог, уворачиваться от лезвия. Смазанный блеск ножа ( больше
ничего он не видел, не слышал. Загипнотизированный блеском Матвей застыл на
одном -- следил, как болтаются руки противника. Мешал пот, заливал глаза.
Матвей терпел; не моргая, следил, ждал все чего-то, пока ему доставались
достаточно чувствительные уколы... И -- дождался.
Правая сторона нападавшего приоткрылась. Тогда, Матвей вложил все, что
мог, чему научился сто лет назад в секции бокса; все свои силы вложил он в
быстрый аперкот правой снизу в левую челюсть. Как в съемке рапидом, черный
закатился под дверь. Тогда же вернулся звук; Матвей услышал победный,
оглушительный гонг; и Сюзи кричала ему вместе со всеми.

Он с любопытством отметил, что его зонтик действительно выстрелил.
Матвей почувствовал подслащенный металлический вкус; грязный,
затоптанный пол вагона с силой ударил его по лицу...
С этого момента, Матвея как бы не стало; жизнь продолжалась без его
участия. Он лежал на полу в натекающей крови, не подавая признаков жизни.
Рука с зонтиком была вытянута в сторону тамбура, куда уволок напарника
второй, не замеченный им человек, размахивающий железной гантелью.
Сюзи сидела рядом на полу, плакала. Никто не решался приблизиться.
Худая очкастая женщина на расстоянии вскрикивала по--птичьи:
-- Сэр, вы окей? Вы окей, сэр? --
За окном, притулившись к станционной колонне, черный саксофонист
свинговал в одиночестве сам для себя. По платформе полицейские вели
задержанных нарушителей. Людей пересаживали в другой, подошедший состав.
Сюзи была готова сойти с ума, когда в опустевший вагон явились деловитые
люди с носилками и черным пластиковым мешком на длинной застежке.

Который день он лежал, забинтованный, в трубках и проводах; соображал (
отчего так странно он дышит; пока не понял, что это -- кислородная помпа.
Двинуться он не мог. Когда впервые узнал сюзин голос, Матвей уже понимал,
что он в реанимации. Сюзан же, убедившаяся за это время, что он ее слышать
не может, повторяла: -- Мат, ты только не надо...совсем, живи Мат. ( Она
всхлипывала, как по умершему, заклинала: -- Не надо, Мат, пожалуйста...--
Матвей напугал ее, сказав, вдруг, сквозь бинты в полный голос, что он
не может совсем умереть. Хотя бы потому, что, как объясняла мать, у него (
три макушки, значит, полагается столько же жен; а было лишь две...
( Он выговорил это и снова потерял сознание.

...Однажды Матвей почувствовал, что больничный кризис миновал; меньше
саднила голова; он свободно двигал руками и ногами; становился обычным самим
собой, лучше чего, оказывается, нет ничего на свете. Его охватывала щенячья
радость -- хотелось много говорить, что--то немедленно делать... Глаза еще
были под повязкой, но из мути и хаоса качающихся амебных пятен он опознавал
границы тени и света и догадывался -- окно! Он лишь дотрагивался до
предметов на прикроватном столике, распозновал, не глядя; глазами стали
кончики пальцев. Пришедшему на очередной осмотр нейрохирургу, доктору
Мортису Печкин с гордостью заявил, что, кажется, не ослеп,
-- Надеюсь, что нет, -- сказал доктор, беря руку Матвея. -- Неплохой
пульс; швы наложены прекрасно. Хотя, знаете, затылочная доля мозга -- не