"Борис Письменный. О, Пари..." - читать интересную книгу автора

отличие от пресной Америки, разводя маниловщину, мечтая о Европе и, прежде
всего, о Париже. Он уверял меня, что 'маленький Париж' есть его бывший район
обитаниянРажадом над Дунаем. Я категорически отрицал, хотя в Будапеште
никогда не был; но мы соглашались, что после любой поездки, будь то Бразилия
или Багамы, жалко, если, вдобавок, не пересечешь Париж.
- Французский язык, - уверяли мы друг друга - есть сама Культура.
Французская революция огнем и топором нарядила мир в афинские тоги:
'Рес-Публика', 'Демос', 'Гражданин'...
Раз Макс сказал это первый, мне ничего не оставалось, как замечать, что
и у нас в России уважают это слово: в любом трамвае можно услышать:
- Эй, поаккуратнее со своей авоськой, гражданин. Почто колотите
окружающих граждан.

Сожалели ли мы, что не живем в Париже? Хороший вопрос. Риторически
сожалели. С оговоркой, что рано или поздно все-равно туда переберемся.
Когда-нибудь. Не сейчас. От мечты полагается держаться на расстояниии. Никто
из нас не подумал бы мечтать о наших Вашингтон Хайтс. Вон они под носом,
суматошные - бубнят, танцуют свою пуэрториканскую Сударыню-Барыню, по-нашему
Макариху, по ихнему Макарену. После работы, перед работой, чаще вместо
работы.

Если Макс непутевый, то я и сам не очень, художник от слова 'худо'.
Мама моя больна, слаба, с трудом ходит. В ее спальне дверь всегда настежь в
мою комнату, туда, где смешиваются запахи ее лекарств и моего терпентина и
где я малюю свои глухо непродаваемые работы. Бессовестно оправдывая себя
тем, что связан больной мамой и должен быть рядом, чтобы 'заботиться'. На
дежурные мои вопросы мама повторяет из своей комнаты: - Спасибо Женя, ничего
не болит, мне ничего не надо. Хочу, чтобы ты нашел себе хорошую девушку.
Душа болит, что ты останешься один. Один, с твоей подверженностью эпизодам.

Эпизодами мама называет мои случаи легкого транса. Когда малолетним, в
темноте кинотеатра я слез с ее колен и шел, растопырив руки, к экрану, чтобы
прямо войти в картину "Пармская обитель"; желая обхватить пышные юбки
Даниэль Даррье. Когда уже в юношеские годы я обращался в дерево и мои руки и
ноги неудержимо росли и ветвились. Я бредил, издавал нечленораздельные
звуки... К чему ворошить! Только маме обязательно надо напомнить, испортить
мне настроение. Что ей скажешь? Я обещаю, что скоро женюсь. Не на ком-нибудь
н на парижанке.

Обычно, пока я пишу, тут же с банкой пива сидит, курит Макс, ждет
телефонного звонка и следит, чтобы его и моя двери были распахнуты в
коридор. По коридору грузно шаркает, проходит соседка, мадам Брылло,
задерживается в дверном проеме. нПаскудство, - обыкновенно оценивает она
прогресс моей живописной ню и удаляется тяжелой поступью командора.
После телефонного звонка Макс смывается и приводит к себе очередную
бабочку-однодневку: румынку, кореянку, сенегалку... - Паскудняк! - опять
слышен голос Брылло, если она натыкается в коридоре на Макса. Хорошо, что
его немыслимые подруги, обычно, не понимают по-малоросски.
В женском вопросе, кстати, Макс убежденный интернационалист. У него
есть нужные для этого дела ферамоны и харизма. Он счастливый дальтоник на