"Борис Письменный. О, Пари..." - читать интересную книгу автора

закончена. Кто знает, когда и чем исчерпывается картина, рассказ или жизнь?
Что ставит в них точку - расчет или случай?

Моя мастерская, она же и жилая квартира, помещается в апартмент-хаусе,
что стоит на Высотах Вашингтона. Оттуда вид на верхний Бродвей, парк Трайон
и подвесной мост Вашингтона в два пролета: верхний - Джорж, нижний - Марта.
Вдоль излучины Гудзона, по западному нижнему краю тянется Генри Хадсон
Парквей. Обычно ранняя пташка, я открываю глаза, когда небо слабо светлеет
вокруг лунного серпа. Внизу, под облаками еще ночь. Далеко на хайвее
перемигиваются блинкеры и красные стоп-сигналы. Часто я внимательно слежу,
как экономный небесный супер выключает за ненадобностью луну, всевозможные
ночные огни; призрачно бесцветные еще машины скользят мимо бесцветных
силуэтов домов, будто рыбины под ненастной водой или амебы под микроскопом.
Пока не вытянется заря и не проявятся, вдруг, звонкие североамериканские
краски - яркозеленый сектор бейзбольного поля, красный кирпич домов,
пестрота рекламных щитов. Иногда действие не обходится без старомодных
картинных излишеств, когда дымные лучи солнца расходящимися пучками пронзают
тьму в живописном стиле Клода Лорена.

Тогда я врубаю утреннюю станцию Радио Франс Интернасьонал с сообщениями
о сегодняшней погоде и о вчерашних забастовках во Франции, воображая себя в
Париже; или без устали гоняю опять и опять головокружительную запись
Монтана:н О, Пари! Расцветает любовь в двух веселых сердцах.
И всего, от того, что в Париже влюбились они. И весной...
И так далее по тексту Франсиса Лемарка

Макс, тот, что отвозил меня в аэропорт, мой добрый сосед и приятель. Он
внук репрессированных венгерских коммунистов-евреев. В детстве бывал в
Москве, и ему нравится говорить 'по-русску'. Ему не надоедает, пугая людей,
взять и каркнуть из-за спины н'Драсс-Вуй-Тэ! Отчего сам же он первый
возбуждается, ожидая Бог -весть какой реакции. К припадкам его буйного
веселья я привык. В целом, он не ерник, - скорей меланхолик и натурфилософ
по настроению. За свою эмиграцию перепробовал все - бизнес с очками, продажу
страховок, недвижимости и участков во Флориде. В результате остался на нуле,
но при упрямой надежде - однажды чудом разбогатеть, разыграв удачную схему.
За двадцать лет здесь он не стал стопроцентным американцем (ему нравится так
считать). Напротив, при каждом удобном случае, а их предостаточно, он
иронизирует над местными жителями и предрекает Штатам грядущие беды.
Подмечать узколобие, 'малокультурность' или даже специфическую манеру писать
н леворукий куриный идиотизм среднего американца - это привилегия
посторонних, может быть, награда за шишки и синяки интеграции в новой среде.
Впрочем, новоприезжим, нам часто невдомек, что мы повторяем зады, а не
открываем Америку. Что жалобы и желание научить американцев нашему
уму-разуму это - довольно плоское общее место, старая, как мир, песня
повторяемая здесь почти дословно новичками всех времен и народов. Почему бы
и нет? Если профсоюзы - школа коммунизма, быть может, критиканство приезжих
н натуральная спичтерапия и школа свободы слова?

С самого начала мы сошлись с Максом на почве франкомании; он с
венгерским акцентом, я - с русским, рисуя друг другу чары Старого Света в