"Алексей Феофилактович Писемский. Уже отцветшие цветки" - читать интересную книгу автора

вся в синяках, исцарапана, в крови... Видно, его самого тоже тузили в
трактире не жалеючи. "Где деньги, которые ты собирал на мое имя?" -
спрашиваю его прежде всего. Он мне в ноги. "Виноват, говорит, деньги одни
прогулял, а другие украли у меня". - "Врет", - думаю и велел его раздеть
догола... Денег не оказалось... успел уж каналья передать их кому-либо из
своих!.. Имея все это в виду, я посек его и не очень сильно, и спрашиваю вас
теперь, сделал я в этом случае что-нибудь противузаконное?
- Сделали, - сказал я ему откровенно.
Рухнев гордо и с удивлением выпучил на меня через очки свои глаза.
- Вы должны были бы не сечь бурмистра, а произвести формальное
следствие об его поступках, - добавил я.
- О хо, хо, хо! - воскликнул Рухнев. - Вы поэтому не понимаете
полицейской службы. Как нам заводить письменные дела о плутнях всяких
старост, так и бумаги недостанет. И что хуже всего: князь, казалось бы,
стоявший на таком высоком посту, так же понял это и вместо того, чтоб
поблагодарить меня и сменить своего бурмистра, он написал гневное письмо
против меня губернатору, изложив не то, что от меня узнал, а что донес ему
сам бурмистр, что будто бы я это заставлял его делать сбор и что, когда он
послушался меня, я отпорол его не на живот, а на смерть!.. Хороша логика
тут: человек меня послушался, а я его наказал за это!.. Но, как говорится,
княжеская голова: пусто, видно, в ней, звенит!.. Словом-с: все точно нарочно
слилось в одно, чтобы погубить меня совершенно, так как я, скажу уж это с
гордостью, каким поступил нищим на службу, таким нищим вышел из нее.
Проговоря это, Рухнев знаменательно мотнул головой и замолк.
Не было сомнения, что он вышел из службы без копейки, но никак уж не от
бескорыстия, а оттого, что, по своей размашистой натуре, все мгновенно
проживал, что наживал. Таких типов было и будет всегда много, и Рухнев разве
только превосходил их тем, что ему решительно уж ничего внутри не мешало
измышлять и приводить в исполнение всякого рода плутни и мошенничества,
доходя иногда до глупости, до дурачеств!
- А за что вы сюда попали? - пожелал я узнать, хотя отчасти и слышал об
этом.
Рухнев захохотал.
- Да опять, - воскликнул он, - та же почти старая песня, что была у
меня с попами и бурмистром, повторилась: здешние начальствующие лица как
ненавидели меня на службе, так ненавидят и до сих пор... Я хотел-с, по долгу
каждого дворянина, открыть им уголовное преступление, а они меня самого
повернули в преступника!.. Дело это любопытное... Сначала я сердился, а
теперь уж смеюсь, потому что оправдаться я оправдаюсь; но нельзя же так
надругаться над человеком, как они надругались надо мной и как еще, кажется,
намерены надругаться. Началось с того: еду я однажды ночью на легковом
извозчике, на котором и прежде, во дни моего богатства и славы, езжал и
платил ему хорошо. Разговорился я с ним о тем о сем... Он был выпивши
порядочно и только вдруг обертывается ко мне и спрашивает меня: "Как ты
думаешь, барин, почту обокрасть можно?" Я, по своей привычке шутить всегда,
отвечаю: "Отчего ж не можно - можно! Умным людям только, а не дуракам!.." Он
помолчал немного. "То-то, говорит, удалых из нас много, а умных нет!" Тут у
меня мелькнула другая мысль: "Черт их знает, умных они, пожалуй, и приищут!"
- "Что ж, говорю, если между вами удалых много, так умным я могу быть у
вас!" - "А разве ты пойдешь на это дело?" - опрашивает он меня. "Отчего ж,