"Вера Пирожкова. Потерянное поколение: Воспоминания о детстве и юности " - читать интересную книгу автора

недалеко Псковское озеро. Я помню еще время, когда мама приносила много рыбы
с базара, и я приставала к ней, прося сделать фаршированную щуку
по-еврейски, чему моя бабушка, а от нее мама, научились в Польше. Но
постепенно вся рыба исчезла и ничего, кроме снетков, достать было нельзя.
Мой отец качал головой и говорил: "Все Сталин съел, и яблоки, и рыбу, какой
ненасытный".
Время НЭПа для меня, ребенка, было связано с булочной за углом, где
были такие пышные булки, вкусные пирожные и такая же пышная, как эти булки,
булочница, всегда имевшая для детей, приходивших в лавку, сливочные тянучки.
Таких вкусных булок, какими они мне казались в детстве, я никогда больше не
ела. Вместе с НЭПом исчезала и булочная, и булки, появились продуктовые
карточки, скучный серый хлеб. Но настоящего голода на севере не было. Никто
не хотел идти в колхозы, но такого сопротивления, как в черноземных
зажиточных областях, не наблюдалось. Да и власть смотрела сквозь пальцы на
эти бедные области.
Так же, кстати, поступили и немцы во время оккупации. Запретив на
Украине распускать колхозы и вооружив против себя украинцев, они не обращали
внимания на бедный север. Крестьяне сами разделили между собой землю, и за
один год сумели уже очень хорошо восстановить свои хозяйства. Но об этом
после.
Каждое лето мы обычно проводили в одной из окрестных деревень.
Несколько лет мы жили летом в деревне, находившейся недалеко от станции
Торошино, в 20 км от Пскова. Мы снимали отдельный домик с кухней и плитой и,
особенно в эти годы, собирали ежедневно массу грибов. Вечером шла
сортировка, готовился грибной ужин и шли заготовки на всю зиму: соленые,
маринованные, сушеные грибы. До Чернобыля было еще далеко, и опасаться
наслаждаться тушеными в сметане или жареными грибами не было никакого
основания.
Домик этот построил для дачников один из крестьян, высокий,
неразговорчивый рыжий мужик, про которого говорили, что он умеет
заговаривать змеиные укусы. Летом он работал без отдыха с 4-х часов утра и
наработал вместе с семьей некоторое материальное благополучие. За то и был
признан кулаком и арестован. Дачный его домик стоял в запустении и
постепенно разваливался. Мы же в эту деревню на дачу больше не ездили. В
Торошино мы познакомились и с тамошним начальником станции, необыкновенно
хлебосольным Масленниковым, женатым на русской немке, неустанно трудившейся
над заготовкой разных закусок, которыми потом покрывался большой стол, а
хозяин, угощая, гудел: "Есть, что куснуть!" У них было три дочери, и две
старших, Ира и Лида, жили одно время в нашей квартире, в моей бывшей
детской, обе учились в педтехникуме. История этой семьи была обычной
советской: Масленникова арестовали, а семью выслали на 101-й километр. Об их
дальнейшей судьбе мы ничего не знаем.
Мои родители не стеснялись говорить при мне о политике, и я очень рано,
уже с 6-ти лет, знала, что несу ответственность за моих родителей, что я
должна взвешивать свои слова и не выболтать, например, что мои родители
когда-то возлагали особую надежду на адмирала Колчака. Хотя его военные
операции проходили далеко от нашей местности, но они в свое время надеялись,
что его Сибирское государство постепенно освободит всю Россию. Я не жалею,
что мои родители говорили при мне откровенно, но, думаю, и они плохо
понимали, какая тяжесть ложится на плечи ребенка, взвешивающего свои слова