"Вера Пирожкова. Потерянное поколение: Воспоминания о детстве и юности " - читать интересную книгу автора

провожала такая толпа народа, что это походило на демонстрацию. Слышен был
говорок, что покойный "помогал женщинам". По своей детской наивности я
понимала это как то, что он спасал при трудных родах, вылечивал от болезней.
Только позже я поняла зловещий смысл этих слов.
Хотя НЭП был объявлен за несколько месяцев до моего рождения, время
было еще трудное.
Мама рассказывала, что утоляла иногда голод ранними сортами яблок из
сада, прилегавшего к дому, где жили мои родители. Они получили в голодное
время несколько посылок американской организации АРА. Ожидая ребенка, они
хранили манную крупу из этих посылок и - о, человеческая неблагодарность, -
я на всю жизнь невзлюбила манную кашу!
Смутные детские воспоминания восходят у меня к годовалому возрасту;
помню, как отец всегда укачивал меня вечером, декламируя речитативом "Ангел"
Лермонтова, который Я знала очень рано на память, думая, правда, что ангел
летел и небу и "по полуночи", и, вопреки моей врожденной точности не
выясняя, что такое "луночь" А склонность к точности и абсолютная правдивость
были мне присущи с самого раннего детства - математическое наследство отца и
всей его семьи. Я не выносила никаких неясных положений, и если кто-либо был
в заблуждении хотя бы по отношению к каким-нибудь пустякам, мне сейчас же
хотелось выяснить, поправить, уточнить. Вот два примера этой прирожденной
точности, которых я сама не помню, но о которых мне часто рассказывали
родные. Мой старший (на 23 года) брат Алексей учился в Петрограде и до своей
женитьбы приезжал на каникулы в Псков. В один из таких приездов он пошел со
мной гулять, мне было 2 года, я устала, и он взял меня на руки. Встретились
какие-то его знакомые, не знавшие всей семьи, и кто-то из них воскликнул:
"Алексей Александрович, вы уже женаты, у вас такая дочь!" Но прежде чем он
успел ответить, раздался мой голосок: "Нет, Леша мне брат".
Кстати, насчет отчества моих сестер и брата по матери: оно совпадало с
моим, так как и первого мужа моей матери звали Александром. Она не раз
рассказывала, что как-то с первым мужем купаясь под Псковом, в реке, она
потеряла обручальное кольцо. Она очень расстроилась, но кольца найти не
смогла. На другой день, купаясь там же, она заметила, что что-то блестит под
камнем: это было ее потерянное накануне кольцо. Старая няня тогда сказала
ей: "Одного Александра потеряешь, другого найдешь". Вероятно, это
случайность, что примета исполнилась, но случай ли, что та же няня сказала
про тогда еще совсем маленького Ильюшу: "Он долго жить не будет"? Болезни
она заметить не могла, он не был болезненным ребенком и умер не от болезни.
(Сельма Лагерлеф рассказывает о встречающихся в старой Норвегии старухах,
которые, взглянув на ребенка, могли определить, проживет он долгую жизнь или
умрет молодым, - причем и здесь дело шло не о болезненных детях, и умирали
они в молодых годах редко от болезни, но от несчастных случаев или на войне.
Вот только следовало ли такие вещи говорить матери?)
Но вернемся к моей прирожденной склонности к уточнению. Как-то зимой,
вечером (в Пскове в декабре уже в два часа пополудни надо было в квартире
зажигать свет), мама ехала со мной в трамвае. Кто-то из пассажиров показал в
окно и сказал: "Венера". А какая-то романтичная дама заахала: "Ах, Венера,
вечерняя звезда", и сейчас же, разрушая романтическое очарование, раздался
мой голосок с маминых колен: "Венера не звезда, а планета!" Мне было тогда
три года, и моя поправка была всеми пассажирами принята восторженно. Но
когда поправляют и уточняют не трехлетние дети, а уже взрослые люди, у