"Томас Пинчон. Когда объявят лот 49" - читать интересную книгу автора

непонятную плесень.
Сан-Нарцисо лежал южнее, ближе к Лос-Анжелесу. Подобно многим местам в
Калифорнии, имеющим названия, это был не оригинальный, имеющий свое лицо
город, а скорее, группировка концепций - сводки по переписи населения или
выпуску муниципальных облигаций, ядра молекул торговли, перерезанные
подъездными путями от центрального шоссе. Но там жил Пирс, там был штаб, -
место, где лет десять назад он начал спекулировать землей, заложив таким
образом первые кирпичики капитала, на которых впоследствии было возведено
все остальное, пусть даже хрупкое и гротескное, но устремленное ввысь, - то,
что делало город непохожим на другие и создавало, как ей казалось, ауру. Но
если это место и отличалось от прочей Южной Калифорнии, его оригинальность
оставалась, на первый взгляд, незаметной. В Сан-Нарцисо Эдипа прибыла в
воскресенье на взятой напрокат "Импале". Не происходило ничего. Щурясь от
солнца, она смотрела вниз со склона на неуклюжую панораму, которая, подобно
ухоженному злаковому полю, проросла домами, взошедшими из мрачно-коричневой
земли; и вспомнилось ей, как она, открыв транзистор заменить батарейки,
впервые увидела печатную схему. Под этим углом зрения, с высоты, перед нею
возник упорядоченный водоворот домов и улиц - с неожиданной, удивительной
четкостью той схемы. Хотя в радио Эдипа разбиралась хуже, чем в Южной
Калифорнии, во внешнем виде обеих моделей она увидела некий иероглифический,
потайной смысл, тенденцию к выстраиванию связей. Вряд ли Эдипа смогла бы
понять, о чем хочет поведать ей схема (попытайся она в это вникнуть); так же
и первая минута в Сан-Нарцисо - откровение колыхалось где-то рядом, но уже
за порогом ее понимания. Вдоль всего горизонта висел смог, солнце над
светло-бежевой местностью было тягостным; она и ее "Шеви", казалось,
остановились здесь в самый разгар странного, сиюминутного религиозного
обряда. Будто на другой частоте - или из центра вихря, вращающегося слишком
медленно, чтобы разгоряченная кожа ощутила его центробежную прохладу, -
произносились слова. Все представлялось именно так. Подумалось о Мучо, ее
муже, пытающемся поверить в свою работу. Может, он чувствовал нечто
подобное, глядя сквозь звуконепроницаемое стекло на коллегу в наушниках и
давая сигнал к следующей записи - жестами, стиль которых монаху мог бы
напомнить о елее, кадиле, потире, а на самом деле Мучо всего лишь
настраивался на голос, на голоса, на музыку, ее идею, - окруженный ею,
врубающийся в нее, как и все правоверные, для которых она звучала; быть
может, стоя рядом со Студией А и глядя внутрь, Мучо знал, что даже услышь он
музыку, все равно в нее не поверит?
Но тут эти мысли покинули Эдипу, будто солнце погрузилось в объятия
облака или, нарушив "религиозный обряд", в чем бы он ни заключался,
сгустился смог; по поющему асфальту, на скорости 70 миль в час она выехала
на трассу, ведущую, должно быть, к Лос-Анжелесу, и двинулась дальше по
пригороду, который смотрелся немногим лучше, чем тощая полоса отчуждения
дороги, - размежеванный стоянками, брокерскими конторами, банкоматами,
небольшими бизнес-центрами и фабриками, адреса которых нумеровались числами
от семидесяти до восьмидесяти тысяч. Она ни разу в жизни не встречала на
домах таких номеров. Это казалось противоестественным. Слева от нее
появилась протяженная россыпь широких розовых зданий, окруженных милями
колючей проволоки, в промежутках торчали сторожевые вышки; вскоре мимо
просвистел вход - пара шестидесятифутовых снарядов и название ЙОЙОДИНА,
скромно выведенное на конусообразных головках. Это был крупнейший в