"Томас Пинчон. Когда объявят лот 49" - читать интересную книгу автора

Эдипа не могла взять в толк, почему он до сих пор так расстраивается.
Когда они поженились, он уже два года как работал на станции ЙУХ, и та
площадка на мертвенно-бледной, ревущей магистрали осталась далеко позади,
как Вторая мировая или корейская войны для мужей постарше. Может, - Боже, ну
и мысли, - ему следовало бы повоевать - япошки на деревьях, фрицы в
"тиграх", гуки с рупорами ночью - все это он забыл бы быстрее, чем площадку,
которая не дает ему покоя вот уже пять лет. Пять! Мужей можно утешить, когда
они просыпаются, истекая потом или выкрикивая слова на языке дурных снов,
да, их можно обнять, они приходят в себя, и в один прекрасный день все
оказывается позади - так она полагала. Но когда же очухается Мучо? Она
подозревала, что кресло диск-жокея (полученное через дружка, менеджера по
рекламе на ЙУХ, который еженедельно посещал площадку, поскольку площадка
спонсировала станцию) было способом превращать хит-парад или обычный выпуск
новостей - продукты ложного представления о вкусах подростков, с треском
вываливающиеся из приемника, - в буфер между ним и той площадкой.
Он слишком верил в площадку и ни на грош - в станцию. Хотя посмотреть
на него сейчас, в сумеречном свете гостиной, - он скользит, словно большая
птица в восходящем потоке, к цели, к запотевшему шейкеру с выпивкой и
улыбается из эпицентра буйного вихря, - вокруг бушуют потоки, а в центре
кажется, что все совершенно тихо, спокойно, - золотая гладь.
Пока не открыл рот.
- Сегодня Фанч, - сказал он, наливая, - вызвал меня к себе, хотел
поговорить о моем имидже, он ему не по душе. - Фанч это директор программы и
заклятый враг Мучо. - Я, видите ли, слишком возбужден, здрасьте. А мне
следовало бы вести себя, как молодой отец, старший брат. Эти соплячки звонят
с вопросами, а Фанчу кажется, будто в каждом моем слове сама похоть,
сексуальный ритм. Теперь мне полагается записывать все телефонные разговоры
на пленку, а Фанч лично будет их редактировать, отсекая то, что сочтет
оскорбляющим нравы - в смысле, с моей стороны. Это цензура, - сказал я ему,
- а про себя пробормотал: "дешевка", и вышел. - Такое случалось у него с
Фанчем примерно раз в неделю.
Она показала письмо от Мецгера. Мучо все знал о романе Эдипы: та
история завершилась за год до их свадьбы. Он прочел письмо, и пару раз
застенчиво моргнул.
- Что делать? - спросила она.
- О нет, - ответил Мучо, - это не по адресу. Не ко мне. Я не могу даже
верно сосчитать наш подоходный. А быть душеприказчиком - тут я не помощник.
Сходи к Роузмэну. - Их адвокат.
- Мучо! Вендель! Все кончилось. Он включил мое имя уже после.
- Да, да. Я ничего и не имею в виду. Просто не могу помочь.
Итак, наутро она так и поступила - пошла на прием к Роузмэну. После
получаса у настольного зеркальца: рисовала и перерисовывала темные линии
вдоль век, которые всякий раз сильно передергивались или вздрагивали, прежде
чем она успевала убрать кисточку. Эдипа не спала почти всю ночь - после еще
одного телефонного разговора в три часа, - звонок тревоги, кардиологический
ужас, - из абсолютной пустоты дал знать о себе аппарат - инертный, инертный,
и вдруг, в секунду, уже пронзительно ревущий. Оба мгновенно проснулись и -
суставы скованы - слушали первые несколько звонков, не желая даже взглянуть
друг на друга. В конце концов она - все равно терять нечего - сняла трубку.
То был доктор Хилариус, ее аналитик, он же психотерапевт. Но голос его