"Томас Пинчон. В." - читать интересную книгу автора

внизу на улице увидел Свина, который сидел на своем мотоцикле, давая
двигателю полный газ. Снег падал крошечными сверкающими иголками, и переулок
светился особенным, необычным светом, который превращал одежду Свина в
черно-белый клоунский костюм, а древние кирпичные стены, припорошенные
снегом, -- в нейтрально-серые. У Свина на голове была моряцкая вязаная
шапка. Он натянул ее до самой шеи, и его голова смотрелась, будто мертвая
черная сфера. Вокруг него клубились облака выхлопных газов. Профейн
передернулся.
-- Что ты делаешь, Свин? -- крикнул он. Свин не ответил. Это загадочное
зловещее явление Свина и "Харлей Дэвидсона" в пустом переулке в три часа
ночи вдруг напомнило Профейну о Рэйчел, про которую ему не хотелось думать,
-- во всяком случае, сегодня, когда болит голова, а колючий ветер заносит в
комнату снег.
В 1954 году у Рэйчел Аулглас был собственный "Эм-Джи". Подарок папочки.
После первого рейса вокруг Гранд Сентрал (там располагался офис отца), в
ходе которого машина была ознакомлена с телефонными столбами, пожарными
гидрантами и случайными прохожими, Рэйчел поехала на все лето в горы
Кэтскиллз. Оказавшись там, маленькая, угрюмая, пышно сложенная Рэйчел гнала
свой "Эм-Джи", как коня, по изгибам и ухабам кровожадного Семнадцатого
шоссе. Автомобиль, надменно тряся задницей, проезжал мимо повозок с сеном,
рычащих грузовичков, стареньких родстеров "Форд", до отказа набитых
стриженными под ежик гномиками, закончившими начальную школу.
Профейн как раз только что уволился из флота и работал помощником
салатника в "Трокадеро" у Шлоцхауэра в девяти милях от Либерти, штат
Нью-Йорк. Салатником был некто Да Коньо -- сумасшедший бразилец, мечтавший
отправиться в Израиль воевать с арабами. Однажды вечером в "Фиесте Лаундж"
-- баре "Трокадеро" -- появился пьяный матрос, неся в своей дембельской
сумке автомат тридцатого калибра. Он не помнил точно, как к нему попало это
оружие; Да Коньо же предпочитал думать, что автомат был по деталям перевезен
контрабандой с острова Паррис, -- именно так поступила бы Хагана.
Поторговавшись с барменом, который тоже хотел заполучить пушку, Да Коньо в
конце концов одержал победу, отдав матросу три артишока и баклажан. К
мезузе, приколотой над холодильником для овощей, и к сионистскому знамени,
висевшему над разделочным столом, Да Коньо добавил этот выигрыш. Стоило
шеф-повару отвернуться, как Да Коньо собирал свой автомат, маскировал его
качанным салатом, жерухой, бельгийским цикорием и начинал играть в нападение
на сидящих в зале посетителей.
-- Йибл, йибл, йибл!!! -- покрикивал он, злобно прищуриваясь. -- Я
попал в яблочко, Абдул Саид. Йибл, йибл, мусульманская свинья!
Автомат Да Коньо был единственным в мире, который при стрельбе издавал
звук "йибл". Он мог сидеть до четырех ночи -- чистить свою пушку и мечтать о
похожих на Луну пустыне, о шипящей чань-музыке, о йемениточках с прикрытыми
белыми платками нежными головками и с изнемогающими без любви чреслами. Он
дивился на американских евреев, которые могут вот так сидеть с тщеславным
видом и поглощать одно блюдо за другим, когда всего в половине окружности
земного шара от них лежит безжалостная пустыня, усыпанная трупами сородичей.
Каким еще языком мог он разговаривать с этими бездушными желудками? Уповать
на ораторское искусство масла и уксуса или на мольбу пальмовой мякоти? У Да
Коньо был единственный голос -- его автомат. Но слышат ли они его? Есть ли у
желудков уши? -- Нет! Да и нельзя услышать выстрел, предназначенный тебе.