"Валентин Пикуль. Слово и дело (Книга 1, "Царица престрашного зраку")" - читать интересную книгу автора

варят, чую, быдто в Варшаве живем... О, хосподи!
Свечной огарок раскис за ночь, в опочивальне было мутно и едко. В
одном исподнем князь юркнул в сени, с писком разлетелись перед боярином
челядные девки.
- Я вам... Кыш-кыш! Глаза-то куда растопырили?
В соседней вотчине князей Голицыных (за рекою, в Пехро-Яковлевском)
уже усердно названивали к заутрене. "Богомолы.., умники!" - думалось
Алексею Григорьевичу, который никого из Голицыных не жаловал: рознь
ветхозаветная, еще от пращуров. Две древние фамилии (Долгорукие от Рюрика,
Голицыны от Гедимина) исстари перед царями свары устраивали.
В дальних покоях князь Долгорукий приник к дверной щели. На широкой
постели, в обнимку, словно братья, спали его сын Ванька с императором.
Порхал над их головами огонек лампадки. Из лукошка под кроватью вылезли
малые кутята, в теплых потемках трепали один другого за уши.
И сладостно обомлел Алексей Григорьевич: "Вот счастье-то! Сам
государь-император с Ванькою моим дрыхнет... Мне бы честь эту!" -
позавидовал отец сыну. Собрал князь одежонку царскую, что была второпях
разбросана. Не поленился - и сыновью поднял. Низы кафтанов прощупал: полы
мокрехоньки, видать, снова на Москву для тайных забав ездили. "Ну не
дурень ли Ванька? Ему бы приваживать царя к фамилии нашей, а он... Пора
уже, - решил князь. - Пора навечно приковать царя к дому нашему..."
С такими мыслями вернулся в опочивальню.
- Ваньку-то, - сказал князь жене, - драть бы надобно по старой науке
- вожжами...
- Попробуй выдери, - усмехнулась княгиня. - Сынок-то наш
обер-камергер. Да чином по гвардии выше тебя залетел, батька.
- Вроде и так, мать, - согласился князь Алексей. - Да шалить стали
много, жалобы слыхать на Москве... Собак вот покормим еще с денек и на
охоту снова отъедем. Надобно нам государя оттянуть подале от забав и
соблазнов московских.
Прасковья Юрьевна враз поскучнела:
- О дочерях-то подумал ли? Девки наши, словно доезжачие панские, по
лесам и берлогам так и ширяют. Никакого политесу не стало. Личики на ветру
обсохли, воланы закрутить некогда, бедным.
- Оно и ладно, - ответил князь, о своем размышляя.
- Кому ладно-то? - наседала княгиня. - Три дщерицы на выданье, а на
Москве показаться не могут: будто леший худой по охотам их таскает... Всех
женихов растеряем мы за отбытием нашим!
Алексей Григорьевич мигнул с опаской:
- А его величество.., чем не жених нашей Катьке?
- Эва! - заплескала княгиня руками полными. - Болтаешь ты, батька
родный, попусту. Проморгал ты, светик:
Катеньку нашу граф Миллезимо из послов цесарских давно выглядывает. И
домок себе за Яузой снял, чтобы к Лефортову быть поблизости...
- Дипломату сему, - посулил князь, - перешибу ноги палкой. Вот и
пущай до Вены своей на костылях пляшет!
- Уймись, батька мой ненаглядный, - укоряла его княгиня с нежностью.
- Ни свет, ни заря, не пимши, не емши, а ты уже и вожжи и палку помянул...
Миллезимо-то - чай, видывал? - кавалерчик сахарный. Умен - страсть как!
Катенька сама глаз на него вострит...