"Валентин Пикуль. Слово и дело (книга вторая)" - читать интересную книгу автора

стоя. Мотали лошади головами, грызли удила, а два дышла торчали над ними
крестом, словно распятие. Затем граф Ягужинский не спеша из кареты выбрался,
и Волынский сразу заметил, что берлинское пиво не впрок пошло ему. постарел
Пашка, сугорбился, в пальцах трясучка, ногу волочил, след на песке оставляя.
- Вот уж не ожидал, - сказал генерал-прокурор, - что первого тебя встречу,
Петрович... Что скажешь утешного?
Отошли они подалее от людей челядных. А вот слов не было.
- Кто же замест тебя в Берлине послом русским остался?
- Посадили курляндца фон Браккеля, будто русского не нашли... Говорят, -
прищурился Ягужинский, - ты после смерти Головкина уцепился на его место в
кабинет-министры попасть. А назначили-то меня... Верь, что чести этой не ис-
кал. Конъюнктур здешних, петербургских, из Берлина было не разгадать. Может,
подскажешь?
- Охотно! - прорвало Волынского на искренность. - В берлоге кабинетной
один медведь - Остерман, и то графу Бирену неугодно. Вот и везут второго -
тебя! Бирен надежду возымел, что ты зубы Остерману все выломаешь. Остерман
же, напротив, уверен, что ты на Бирена ринешься с кулаками, как прежде быва-
ло... Уж ты прости, что правда с языка сорвалась! Но, по примеру римскому,
скоро мы все, яко Нероны, станем побоище гладиаторов наблюдать издали... Кто
кого свалит и жив останется?
Высоко над ними, в дыму, свиристел крохотный жаворонок.
Ягужинский травинку сорвал, куснул ее губами бескровными.
- Худ боец из меня ныне... состарился. Коли на мне конъюнктуры строят, то
битвы потешной не бывать. Умру я скоро, Петрович...
И так он это сказал, что Волынского даже передернуло.
- Не умирай ты, господи! - отвечал с надрывом (даже ласково). - Коли ты в
Кабинете, так хоть двое русских противу одного немца. Умрешь ты, граф, и...
не меня! Не меня изберут! Нет, станет два немца противу одного русского, да и
тот русский - князь Черепаха - Черкасский, слова доброго не стоит.
Ягужинский на это смолчал. Похромал к своей карете.
- Петрович! - окликнул издали. - А это ведь ладно получилось, что я тебя
раньше не повесил... Теперь тебе шумы устраивать! Тебе Остермана и Бирена
сваливать!
Два дышла разъехались, распятие поломав, конюшие распугали упряжь, насте-
гивая лошадей. Поехали. Один - в столицу, другой - на дачу... Кубанец искоса
на господина своего посматривал:
- Чего сказал-то враг этот? Грозил? Али как?
- И не поймешь. Какой он теперь враг! Вроде бы и Пашка, а вроде бы и нет
Пашки. Случилось ему в старости расслабиться духом... Самобытство свое поте-
рял Ягужинский, и, чую, драки уже не будет. Базиль, мыслю я так, что Пашка
долго не протянет. И место его в Кабинете ея величества опять будет упалое.
Нешто же и в этот раз не меня туда посадят?
Кучер нахлестнул лошадей. Волынский откинулся на валики пышных диванов,
простеганных фиолетовым лионским бархатом.
- Я-то еще самобытен! - выкрикнул. - Мне теперича шумы устраивать! Я любо-
му, кто на пути встанет, глотку зубами вырву...
Обер-прокурор Маслов теперь неслыханного требовал: персонам знатным указы-
вать стал, каково им мужика беречь надобно. Пуще всего Маслов нападал на кня-
зя Черкасского, как на самого богатого помещика, и за это кабинет-министр ды-
шал на Маслова злобой яростной, неистребимой...