"Валентин Пикуль. Слово и дело (книга вторая)" - читать интересную книгу автора

он наказал:
- Что наговорит пред богом - ты мне донеси словесно.
Поп даже на колени упал:
- Не могу! Тайна исповеди пред богом сущим нерушима...
Татищев ботфортом ему все лицо в кровь разбил:
- Я тебе здесь и Синод, и владыка, и бог твой!
Столетов на "виске" пробыл всего полчаса. За это время было дано ему сорок
ударов. Из воплей поэта запечатлелись признания откровенные и ужасающие...
Вот что выкрикивал Егорка:
"...фельдмаршал Долгорукий - главная матка бунта..." "...а Ванька Балаки-
рев цесаревну Лизку в царицы прочит..." "...Елагин много говаривал: мол, все
цари передохнут..." "...у присяги я тоже не бывал - с презлобства..."
"...Елизавета сказывала: народ наш душу чертям продал..." "...Михаила Бело-
сельский с Дикою герцогиней плотски жил..."
"...царица сама дивилась, что народ покорен и бунта нет..." "...газетеры в
Европе скорую революцию нам пророчат..." Изрыгнув с дыбы эти крамольные приз-
нания, Егорка взмолился:
- Ой, снимите меня... сил не стало... помираю!
Страшен был для Егорки Татищев. Но еще страшнее казался теперь Егорка са-
мому Татищеву, который и не гадал, что дело это потянет столько имен, уйдет
корнями в глубь императорской фамилии - с ее извечными сварами и раздорами
из-за престолонаследия. Не только цесаревну Елизавету помянул Егорка в допро-
сах, как претендентку на престол русский. Всплыло имя и "кильского ребенка",
принца Голштинского, рожденного от Анны Петровны, дочери Петра I, и тоже име-
ющего права на престол... Татищев все больше погрязал в сыске и сам пугался.
С допросов людей во всей яви проступала незаконность пребывания Анны Иоаннов-
ны на престоле, - Елизавета, вот кому сидеть надо на троне!
Татищев сам на себя беду накликал. Его ли это дело - людей пытать? Его де-
ло - заводы строить, руды изыскивать. А он вместо этого столь загорелся инк-
визицией, что только огнем пьггошным и дышал. Грозный Ушаков в столице не
терпел, чтобы у него хлеб родной отнимали. Ушаков в Еатеринбург такое письмо
прислал, что Татищев в тот же день избу для пыток ломать стал. Узников всех
срочно в Тайную розыскных дел канцелярию отправил...
Жолобов на допросах, сколько его ни пытали, ничего не сказал. Зато на про-
щание он перед Татищевым высказался:
- Жаль, что я ранее такую гниду, как ты, не зашиб в лесу темном. Я тля ма-
хонька, есть пошире меня телята... Не думай, что своим боярством спасешься.
Не рой могилу другим - сам в эту яму свалишься!
- Ах, Петрович, Петрович, - укорил его Татищев, - хоть бы в разлуку вечную
ты мне Словечко сказал хорошее...
- Пожалуйста! Чтоб ты сдох, собака паршивая. Бояр давить надо, от них Руси
плохо... Не спасешься ты, других погубливая. Погоди, и тебя затравят. Вот на
том свете мы тогда встретимся и рассчитаемся за все сразу - головешками с
искрами да смолой кипящей...
Увезли их всех. Кляпы в рот забили, чтобы не болтали лишку, и увезли - к
Ушакову. Татищев опять за горные дела взялся. Думал он, как бы поскорее гору
железную Благодать для нужд российских освоить... Василий Никитич был велик и
благороден как муж ученый, когда науками и промыслами занимался. И был он
последним негодяем, когда, от наук отвратясь, желал двору услужить в целях
рабских, холуйских, для себя выгодных...