"Таисия Пьянкова. Тараканья заимка (Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

снаряжала до него то одного пустозвона,. то другого. И всяк норовил
окунуться в его душу по самую маковицу - чтоб вас черт кунал да потерял!
Нестор, к примеру, Фарисей сполна оправдывал свое прозвание. Он постоянно
подхихикивал каким-то потаенным замыслам, заглядывал собеседнику в глаза,
упорно ждал, когда же тот сам обо всем догадается. Чужая недогадливость,
знать, сильно щекотала книжника: он все прыгал, прыгал разбойным куренком,
все чего-то высматривал в человеке живое, точно улавливал момент, когда
можно будет выклюнуть из него кусочек души.
Корнею же он докладывал быстрым шепотом:
- Я, знаете ли, пишу-сочиняю этакую книжицу... этакими литерами. Вот. Мне
потребно, для ее сотворения, прокопаться, знаете ли, в самое кровящее
нутро человека. А разве в изгаженном нутре этакую-то малость отыщешь? -
допытывался он и пыркал тонюсенькими губешками, что означало: нет, не
отыщешь! Затем он выкладывал перед Мармухою самый смак своего интереса.-
Вы, Корней Евстигнеевич... человек кристальный. Но что вас сохранило в
чистоте? А сохранило вас несчастье ваше. Неволя. А неволя не томить
человека не может. Потому и захотелось, чтобы вы распахнулись передо мною
всею истомленностью. Доверьтесь мне, Корней Евстигнеевич, как страдалец
страдальцу!..
С подобною белибердой Нестор появлялся в котухе по нескольку раз на дню.
Шел до Корнея со своими острыми глаголами и Прохор-Богомаз. Как только ему
выпадала нужда чапать ходулями за сараюшку, на обратном пути, никак мимо
Корнеевой клетухи ему не проходилось. В три мерных шага одолевал он
довольно просторные сени мармухинского дома, за порогом котуха медлил и
вдруг разгваздывал дверь во весь мах.
Ему, похоже, хотелось застать хозяина врасплох за непременно поганым делом.
Корнею был хорошо слышен затаившийся в сенях Богомаз, но всякий раз при
его появлении он сильно вздрагивал, ровно бы и в самом деле творил
непотребность. При этом Прохор выпускал из-под ленивых век липкий огонек
догадки. А Корней, неясно почему, чувствовал, что попался, что теперь надо
признаваться в чем-то, хотя бы самому себе, и оправдываться: нету, мол,
кошки без оплошки...
Прохор на лавку обычно не садился - опускался на корточки у дверного
косяка, припадал к нему спиной и улыбался Корнею по-доброму, почти
по-детски. На это уходило мгновений двадцать. После отворял чуть видный
среди волосни рот, и только тогда из него начинала производиться речь,
которая всегда завязывалась вопросом:
- Ну? Чего поделываем?
Потом на лице Богомаза вдруг начинала обживаться мысль: дергать его за
ноздри, приотворять веки, шевелить бровями, даже ушами.
Пыталась она и головой качать.
При этом Прохор произносил с расстановкою:
- Ни-ка-ко-го порядка не блюдем, ни-ка-ко-го.
Тут он отдувался и принимался нажимать на Корнея, словно карманник на
полоротого зеваку:
- Давай-ка мы возьмем да сойдемся-ка на таком вопросе: чего нам не хватает
в земном устройстве? А не хватает нам простого мерила. Если мерило
придумать, то на Земле наступит полный порядок.
- А кто же в мерителях-то будет состоять?-торопился Корней размазать
нарисованную Прохором картину.