"Елена Петухова. Психологические очерки " - читать интересную книгу автора

слишком много встречал иного..." Становится ужасно стыдно. Последний раз я
испытывала похожее чувство, когда ждала у ночного клуба подругу и меня
приняли за проститутку...
"Я знаю: ты добрый, благородный - такой, каким предстаешь на страницах
своих повестей, в изысканных интонациях своих стихов! Когда ты творишь - ты
не лицедей!" И крепко задумываюсь. А не наоборот ли? Каким бы рыцарем он не
выступал в своих произведениях - что мы имели на деле-то? Он жаловался мне
на своих бывших муз (при этом стихи, им посвященные, ничуть не блекли в моем
восторженном восприятии), сочно и смачно, с гурманским размахом расписывал
особенности своего меню, не потрудившись представить, как растравляет при
этом мое воображение (прекрасно зная, что мне вряд ли удастся все это
когда-либо отведать), высылал мне фото своих любовниц с недвусмысленными
комментариями - даже тогда, когда переписка стала слишком реальной и у обоих
возникла потребность в личной встрече... Самолюбование! Только лишь -
самолюбование капризного, недовольного своей жизнью мальчика, удовлетворение
амбиций... Стираю написанное - и будто расстаюсь с частицей себя. Как он
смог так глубоко войти?
"Я разгадала тебя - ты эгоист. Но как тяжело, как больно прощаться с ТЕМ,
кого я себе вообразила! Наверное, если бы я приехала к тебе, я бы быстро
избавилась от иллюзий и прощалась бы с тобой уже освобожденная. Приговор бы
был вынесен. А сейчас, когда от тебя уже три недели нет писем - остается
предательский росток надежды - а вдруг ты не так плох? Кто ты? За четыре
месяца общения я так и не поняла... И что прикажешь делать с твоими
письмами, которые любовно хранятся в моем ящике и уже на данный момент
составляют толстенный талмуд? Я их перечитываю каждый день..." Стоп! А
почему я их перечитываю каждый день? Уж не потому ли, что в каждом я
предстаю как "изысканно-утонченная, талантливая девочка" и "любимый
кузнечик"? Не потому ли, что мне важно было слышать именно это, а прочее
просто ускользало от меня? Так можно ли винить его за что-либо, если самой
мне было важно лишь это его обожание! Если я не потрудилась за все это время
узнать - чем он живет? Мне было важно самоутвердиться за счет его (ему,
впрочем, это было не в тягость) - так я должна была дать ему право
самоутвердиться за счет себя! Не надо было показывать ему, КАКУЮ власть он
имеет надо мной. Не надо было так буйно реагировать на фото его новой
пассии! В конце концов, у стареющего писателя осталось не так много шансов
поймать "солнечного зайчика" юности - надо было за него порадоваться, а не
закатывать почти семейную сцену...
И все было бы честно. Мы бы продолжали общаться - по-взрослому.
"Не хочу по-взрослому! Я люблю тебя так, как можно любить на расстоянии,
той надуманно-идеализированной любовью, какой люблю, и не хочу больше
анализировать, почему так вышло. Мне просто без тебя плохо! Я не выхожу из
дому, мне все равно, что я ем, во что одеваюсь; когда звонит телефон, я
боюсь подходить к нему, потому что знаю наверняка, что это не ты - ты немец,
ты никогда не позвонишь без предупреждения и во внеурочный час... А как мне
бы хотелось просто тебя услышать! Но если бы ты даже и позвонил -
натолкнулся бы на полную мою холодность. Сейчас уже поздно что-либо
переигрывать. Знаешь, мне кажется, я повзрослела. И ты никогда не узнаешь
ничего об этом письме и о моей слабости, носящей твое имя."
... На сегодня, кажется, хватит... Я пообщалась с моим любимым посредством
длинного монолога, и папка "Черновики" в моем почтовом ящике пополнится еще