"Евгений Андреевич Пермяк. Бабушкины кружева (сборник) " - читать интересную книгу автора

Саламата на это ответила:
- Поехала бы, коли б Тимофею с Анфиской слово не дала конягинских
полукровок промять.
Отец повторил приглашение:
- С отцом-то да с матерью, поди, пригожее поехать...
А Саламата резонно возразила:
- В мои годы да в нашем доме, кажись, пригожее от отца с матерью
подальше быть. Я ведь не Анфиса, не одна дочь, за которую держатся, которой
счастья хотят...
Отец понял намек и не стал больше настаивать. Шумилины уехали вдвоем,
а мы с Саламатой отправились к Конягиным, где нас уже ожидала запряженная
гусем пара полукровных "каракулевых".
Анфиса сразу же усадила меня рядом с собой и велела Тимофею накинуть
на нас тулуп.
- Так-то, Антоша, складнее будет да и не замерзнем друг возле дружки,
- сказала она.
Большая продолговатая кошевка была оборудована двумя спинками. Такова
уж конягинская прихоть.
Тимофей и Саламата сели спереди, а мы с Анфисой позади. Лошади так
быстро несли, что, несмотря на теплый день, можно было поморозить лицо.
Поэтому Анфиса закрыла воротником тулупа свое и мое лицо. И я, право же, не
могу без благодарности вспоминать об этом. Мне кажется, особенно теперь,
что Анфиса была ничем не хуже многих других, даже красавицы Саламаты.
Дни хотя и прибавились, все же мы возвращались в темноте и навеселе.
Заезд к тетке Анфисы был вознагражден не только блинами... Нет, право же,
мне очень приятно вспоминать этот холодный ночной свистящий ветер и тающий
запах снега на разгоряченном лице Анфисы. И как знать, может быть, я
сейчас, рассказывая о Саламате, хочу рассказать о щедрости быстролетной
юности, которую мы чаще всего не благодарим даже добрым словом.
Когда Саламата и я вошли в шумилинский дом, масленичный пир
только-только еще начался. Разнаряженная старуха Ляпокурова сидела в
красном углу рядом со стариком Шумилиным, надевшим лихо-кумачовую рубаху,
отчего его лицо приобретало розовую окраску. Может быть, этому помогал и
свет сальных свечей, которые отливала в самодельной форме старшая сноха
Шумилиных - Катерина.
Я не собираюсь долго задерживать ваше внимание на свете свечей, но все
же их живой огонь придает лицам лучший и, как мне кажется, настоящий их
цвет. Матвей Ляпокуров, сидевший рядом с матерью, показался мне настоящим
красавцем, про которых в русском просторечье принято говорить "писаный". Он
и в самом деле выглядел писанным щедрой кистью и богатыми красками. Далеко
было до него красивому батраку Тимофею.
Матвей, ничуть не красуясь, не стремясь показывать себя, ослеплял
своей красотой так, что шумилинские невестки отворачивались, глянув на
него, как на солнце. Они опускали глаза, будто боясь, что их мужья, а того
хуже свекровка прочтут изумление, а лучше сказать - любование лицом Матвея.
Даже брови у него были так тонки, будто он, предполагая родиться
девицей и передумав на последнем месяце, родился парнем.
- Здравствуй, Маша, - сказал он, подымаясь, не желая называть ее
Саламатой. - Вот я какой дубиной вымахал.
Саламата, видимо не ожидая увидеть его таким, непринужденно сказала: