"Евгений Андреевич Пермяк. Бабушкины кружева (сборник) " - читать интересную книгу автора

километрах от деревни Саламаты. Я об этом неделю тому назад узнала
совершенно случайно. Мы с Володей на другой же день поехали в Саламату, и я
нашла ту, чьим именем названа деревня. И я разговаривала с той, которую вы
знали молодой и красивой девушкой. Сейчас ей уже за пятьдесят. Ее старшего
сына называют Антоном. Также Антоном зовут и другого человека - Антона
Матвеевича, которому теперь тоже больше тридцати. Говорят, что он страшно
похож на своего отца - Матвея Ляпокурова..."
Я не буду приводить всего письма, а лишь скажу, что, рассказывая тогда
все это, в день рождения Светланы, я, конечно, не мог подумать, что рассказ
получит такое радостное для меня продолжение во втором поколении, что на
старых хороших Саламатиных дрожжах подымется новое молодое целинное
тесто...
И впрямь, сегодня и вчера переплетаются в одном узоре так, что ты не
можешь разлучить минувшее и наши дни. Они, как мать и дети, живут в одной
семье - в одном рассказе.


ШОША-ШЕРСТОБИТ

Этот рассказ я записал со слов Сережи Шерстенникова. Сергей Николаевич
Шерстенников, ныне почтенный главный агроном большого целинного совхоза,
был в давние годы, как и я, продовольственным работником в тех же богатых
степных местах.
Сергей Николаевич не принадлежит к числу торопливых рассказчиков. Он
любит начать издалека, вернуться в прошлое и уклониться в сторону, чтобы
показать своих действующих лиц со всеми сопутствующими им деталями. Это
хотя и замедляет развитие повествования, но все же не перегружает его.
После таких оговорок я могу предложить вам сокращенную редакцию
повести "Шоша-шерстобит", которую, на мой взгляд, было бы правильнее
назвать "Трудные характеры", но дело не в названии.
Итак, предоставим слово Сергею Николаевичу...


Зимовал я тогда у вдовы Мокшаровой. Я любил этот просторный
старожильский дом-сундук. В нем все было добротно: и стены, оклеенные
обоями, и крашеные полы, и сравнительно большие окна. Нравились мне и синие
двери, расписанные невиданными цветами и райскими птицами.
Эта роспись принадлежала отходникам-владимирцам. Они, как и многие
"расейские" мастера, покидая зимой родные губернии, отправлялись в Сибирь
за большим рублем, на жирные, мясные харчи.
Появление "расейских" мастеров в доме Мокшаровых, да, впрочем, и во
всяком другом сибирском доме приносило оживление, новости, неслыханные
истории, песни и сказки. Мастера-отходники шили шубы, суконную одежду,
катали валенки, овчинничали, шапошничали, богомазничали, стекольничали,
шорничали, сапожничали... Случались и такие мастера, которые высекали новые
зубья на старых пилах, "лечили" посуду - паяли, лудили. Эти приходили
обычно на день, на два, и с ними не завязывались отношения.
Другое дело - шубник. Пять-шесть шуб для семьи - это добрые десять
дней работы. Или пимокаты. Уж если они поселились, раньше двух недель не
уйдут. Как не скатать двухгодовой запас пимов - валенок. А тут еще