"Леонид Переверзев. Дюк Эллингтон: Hot & Sweet" - читать интересную книгу автора

двух всегда протекает перед лицом Третьего.

Интересный вопрос: если hot и sweet, то перед чьим лицом? кто у них
Третий, медиатор? Сразу уверенно отвечать не берусь. Тем более, то же
относится к антитезе импровизации и композиции: спонтанный hot в двадцатых
годах предпочитали черные, а аранжированный sweet - белые музыканты и
слушатели. Но смотрите: черные джазмэны (Армстронг прямо говорил об этом и в
Swing That Music и в My Life in New Orelans) старались учиться у белых
прежде всего читать ноты, овладевать техникой, строить аккорды и сочетать из
них красивые sweet-гармонии, а белые у черных - как добиваться возбуждающего
hot- (позже - funky) звучания.
Вместе с тем оборванным и босым тогда неграм очень хотелось быть принятым
в "приличное общество", где носят смокинги и лаковые штиблеты с белыми
гамашами и разъезжают в автомобилях с огромными никелированными фарами (или
хотя бы иметь достаточно денег на покупку всего этого). А хорошо воспитанным
и образованным англо-саксам - прикоснуться к "первозданной дикости" джунглей
(откуда предки американских негров были вырваны тому назад лет уже двести
или триста).
То есть черные всерьез стремились и в музыке, и в быту возвыситься до
статуса признанных и уважаемых членов художественной и социальной элиты.
Белые же американцы (в массе лишь очень робко и с постоянной опасливой
оглядкой) не прочь были пощекотать себе нервы безопасно-туристической
вылазкой вниз, в темноту и бездну негритянско-джазового хаоса.
Ведь именно так им открывалась возможность хотя бы на пару часов или минут
избавиться от гнетущих оков пресного, засушливого и удушливого
мелкобуржуазного коммьюнити с его жестко регламентированной рутиной
повседневности, протестантской этикой и лицемерной моралью. Большинство из
них довольствовалось релаксацией, разрядкой, приятно будоражащим ощущением
чего-то необычного. Однако были и те, для кого встреча с джазом оказывалась
подлинным глотком живой воды и воздухом свободы; более того - спасительным
откровением истины и внутренней трансформации, менявшим всю их дальнейшую
судьбу. Будь у меня еще запас времени, а у вас снисходительного терпения (и
первое и второе уже истощилось), я постарался бы систематичнее развернуть и
четче аргументировать мои беспорядочные высказывания, спровоцированные
Алексеем Николаевичем Баташевым. Но самое главное, можно не декларативно, а
на конкретно звучащих примерах продемонстрировать и привести доводы в пользу
следующего утверждения.

Все бегло перечисленные мною аспекты, грани, атрибуты, свойства и
характеристики джаза с его историческими и сегодняшними проблемами,
контроверзами и конфликтами, удается отчетливо, словно на театральной сцене,
наблюдать в личности и творчестве Дюка Эллингтона и его оркестра. У него в
музыке - не просто их панорамная экспозиция, но и критическая рефлексия, и
всесторонняя разработка. Причем столь фундаментальная, что в результате
этот, по видимости, безвозвратно запутанный клубок темных загадок, жестоких
коллизий и болезненных противоречий, именуемый джазом, как бы просветляет и
преодолевает изнутри собственную природу. Джаз убедительно трансформируется
в нечто большее, чем обычно принято ассоциировать с этим термином.
Речь, конечно, не об уже свершившемся, полном и окончательном,
финалистском преодолении и разрешении всех узлов: пока это лишь первый