"Даниэль Пеннак. Фея Карабина ("Малоссен" #2) " - читать интересную книгу автора

проходу не будет.
Голос Стожилковича похож на Биг-Бен в тумане лондонского фильма. Он
такой густой, что воздух вокруг кажется разреженным.
- Шах и мат, Бенжамен. Явный мат. Что-то ты сегодня рассеян...

***

Это не рассеянность, а тревога. Взгляд мой действительно далек от
шахматной доски. Он следит за дедушками. Тяжелое для них время - закат
солнца. Именно в такой предсумеречный час их начинает дразнить бес
наркомании. Мозг требует чертова укола. Им нужна доза. Так что не стоит
терять их из виду. Дети чувствуют ситуацию так же хорошо, как и я, и каждый
всеми силами старается занять своего подшефного деда. Клара выпытывает у
дедушки Рагу (бывшего мясника из Тлемсена) все новые подробности
приготовления бараньей лопатки по-монтальбански. Жереми, оставленный на
второй год в пятом классе, симулирует страшный интерес к Мольеру, и старик
Риссон (букинист на пенсии) выдает ему массу биографических откровений. Лежа
в кресле для беременной женщины, мама отдает себя на бесконечную завивку и
развивку дедушке Карпу, в прошлом цирюльнику, в то время как Малыш умоляет
Вердена (старейший из четверки дедушек, девяносто два годка!) помочь ему с
чистописанием. Этот ритуал повторяется каждый вечер: рука Вердена дрожит как
осиновый лист, но изнутри ее удерживает рука Малыша, и старик твердо
убежден, что рисует палочки и черточки так же ловко, как до Первой мировой
войны. Но все равно Верден грустит, и его волей Малыш пишет в своей тетрадке
лишь одно имя: Камилла, Камилла, Камилла, Камилла... на каждой строчке. Так
звали его дочку, погибшую шестьдесят семь лет назад, в возрасте шести лет, в
самом конце той войны, она стала ее последней жертвой, заболев испанкой. Это
к ней, к Камилле, протягивал Верден свои дрожащие руки, когда ему впервые
укололи наркотик. Ему мерещилось, что он выскакивает из окопа, петляет,
уклоняясь от пуль, режет колючую проволоку, прыгает через мины и, отбросив
прочь винтовку, распахнув объятья, бежит навстречу своей Камилле. Так он
несся сквозь всю Первую мировую и находил Камиллу мертвой, ссохшейся,
скрюченной в свои шесть лет больше, чем его согнуло теперь. И тут уж нужна
двойная доза. С тех пор как я поселил его у нас, Верден перестал колоться.
Когда прошлое подступает к горлу, он только смотрит на Малыша мокрыми
глазами и шепчет: "Почему ты не моя Камиллочка?"

***

Но кто по-настоящему вкалывает в этот критический предвечерний час, так
это моя сестра Тереза. В данный момент она в своем колдовском закоулке
штопает настроение дедушке Калошу. Старый Калош у нас не проживает. Он
просто бывший сапожник с нашей улицы Фоли-Реньо. Он живет совсем рядом.
Наркотиков он еще не пробовал. Так что с ним мы занимаемся профилактикой. Он
старик, вдовец, детей у него нет, жизнь на пенсии ему в тягость: такой
человек - излюбленная приманка для шприцевиков. Отвлечешься на секунду - и в
старика вонзится больше игл, чем в мишень на соревнованиях. Бессменно
отработав пятьдесят лет подряд на обувном поприще, Калош затосковал. К
счастью, Жереми успел дернуть стоп-кран. "Свистать всех наверх!" И Жереми
немедленно отправил Наиглавнейшему мэру одно посланье, в котором он требовал