"Йен Пирс. Сон Сципиона " - читать интересную книгу автора

отдавать распоряжения. К вечеру следующего дня великолепная вилла Манлия
опустела; золотая и серебряная посуда (собственно говоря, в поразительно
скудном количестве: диакон не отдавал себе отчета в том, как часто его
епископ оплачивал из собственных средств починку дорог и крепостных стен, а
также очистку каналов) была заперта в церкви. Как и мебель, а черепица и
свинцовые пластины были содраны с крыш, чтобы увезти их позднее. Четыре из
величественных колонн портика пометили для другого использования, когда
будут найдены достаточно крепкие волы и дроги. Статуи были оставлены на
своих местах, однако грузчики, простые горожане, возмутились, обнаружив, что
почти все они были языческими идолами, гнусным и омерзительным воплощением
нечестия. И эти они опрокинули с пьедесталов и раздробили молотами, чтобы
никто не мог их увидеть и осудить их патрона. Хотя бы так могли они услужить
ему, ибо уповали, что он будет их защитой и в жизни той, и не хотели
прогневить его, если не оберегут его доброго имени.
Сожгли и почти всю огромную библиотеку: старинные свитки и заново
переписанные кодексы без различия были свалены во дворе и уничтожены -
безрассудство, рожденное спешкой. Ведь пергамент можно было бы выскресть и
использовать снова. Костер ярко пылал более трех часов, пока его драгоценные
Аммиан, Тацит, Овидий, Теренций и Плавт испепелялись, искрами уносились
ввысь, дабы чистота их владельца еще ярче воссияла для потомства. Огонь
пожрал и его заветные греческие тексты, его Платона и Аристотеля, два его
экземпляра Софокла, его Ксенофонта. Ни в ком из них никакой нужды не было, а
многие поражали непотребством, и всех следовало уничтожить. Пощадили только
христианские тексты, как зерна, очищенные от мякины на току, бережно
завернули их в плащ и отнесли назад в везонскую церковь, где они и простояли
на небольшой полке, пока через сто лет не были переданы монастырю под
Марселем.
Там они оставались еще два века, пока в свою очередь не стали жертвами
огня. Однако к тому времени некоторые были переписаны - точно так же, как
комментарий Манлия, после его смерти уцелел благодаря чистой случайности
(его сочли христианским текстом), так и опять по воле случая, когда из новой
обители под Монпелье прибыл копиист, чтобы обрести труды святых отцов
церкви, один из писцов под его началом переписал заодно и опус Манлия с
такой торопливостью, что просто не заметил, что, собственно, копировало его
перо.
В этом экземпляре были ошибки, скверные ошибки, однако хрупкая нить,
которая возникла еще до Манлия и протянулась через столетия, не порвалась.
Хотя и этот список в свою очередь был уничтожен протестантами во время
религиозных войн, к тому времени Оливье де Нуайен успел увидеть его и
переписать большую его часть, включая ошибки. Голос, который Жюльен Барнёв
услышал, когда в библиотеке Ватикана взял в руки список Оливье, к этому
времени совсем ослабел и дребезжал, но все же был чуть-чуть различим среди
отголосков и треска слов и мнений других людей, и благодаря ему слова Софии,
полупонятые или вовсе не понятые, проникли через столетия в его мозг.
Когда Оливье де Нуайен нашел рукопись в библиотеке монастыря под
Монпелье, он предположил, что она может содержать нечто важное, но не сумел
понять ее положений, пока не обрел взыскательного наставника в лице ребе
Леви бен Гершона. Он даже не сообразил, что в руках у него не оригинал. О
философии он понятия не имел, если не считать убогих толкований Аристотеля,
которые успели стать такой неотъемлемой частью учений церкви, что многие