"Алексей Павлов. Отрицаю тебя, Йотенгейм! (Должно было быть не так, #2) " - читать интересную книгу автора

тюрьме - тесно. - "Ну, знаешь, я стараюсь..." - "Это заметно" --
двусмысленно ответил я и погрузился в нервное размышление, не отвечая на
вопросы. Косуля тоже занервничал и ушел.
Через пару дней вызвали на продол. Женщина, что говорила "еще
посмотрим", спешно распоряжалась, торопя вертухаев; прозвучало слово
"спецэтап", и не успел я глазом моргнуть, как завели на сборку, тут же
вывели и, минуя процедуру идентификации личности на выходе, спешно усадили
без всяких наручников в обыкновенный УАЗ без решеток и поехали. Без оружия,
без дубинки к нам подсел огромный мент с ручищами как гири и предупредил:
"Только без шуток, господа!" Но господа шутить настроены не были, и было их
всего трое: я и двое немощных, совершенно желтых от гепатита арестантов,
которые как дистрофики медленно и радостно переговаривались друг с другом.
УАЗ выехал через какой-то задний двор, а вовсе не там, куда вползает в
подворотню автозэк, и двинулся сквозь хмурое московское утро. Тут я увидел
жизнь, обычную и недоступную. Стоим на светофоре, мимо идут люди, они не
обращают на нас внимания; наверно, они удивились бы, если узнали, кого и
куда везут в этой машине, на их лицах заботы, и я готов утверждать, что
знаю, о чем думает каждый из них. Жадно вглядываюсь в лица, в облик города;
нет, это уже не мой город, не тот, что был раньше. Это - щемящее воплощение
прошлого, в которое не вернуться. Я знаю здесь каждую улицу, здесь живут или
работают знакомые, Москва проплывает мимо глаз серой лентой, и я знаю, что
безумно хочу ступить на ее тротуары, чтобы немедленно расстаться с ней
навсегда, нам тесно вдвоем на земле.
Однажды, когда мои самые близкие люди были уже за границей, а я еще
нет, я прощался с Москвой, не зная о разлуке, но предчувствуя ее. Тот день
был описан в письме, которое вспомнилось вдруг до последнего слова. Из
урчащего нутра ментовского уазика письмо казалось наивным, возвышенным и
притягательным как свобода. А с письмом припомнился и весь день, описанный в
нем.
ПИСЬМО
Гимнастика начинается с исходного положения. Есть таковое и в
самочувствии. Только я забыл - какое оно. Я забыл ощущение себя, не
чувствую своего лица, в прямом смысле. Но помню, что владеть мимикой --
значит владеть собой. Уметь расслабить лицо и насладиться этим состоянием --
значит прийти в исходное положение. С ясными мыслями, ясным взглядом и
покоем в душе.
Но сейчас самочувствие оставляет желать лучшего; после напряженной
недели во всем разлад и размытость. Поэтому открываю шторы, чтобы увидеть
погоду.
За окном солнце! Еще неясно понимая даже это, часа два брожу по
комнатам, мимоходом приводя их в порядок, одновременно пытаясь привести в
порядок внутренний мир. Если с комнатами все удается, то со вторым гораздо
хуже и, как бы припоминая, что это необходимо, - одеваюсь и выхожу на
улицу. Так выходят из больницы после тяжелой болезни. Первые шаги делаются с
опаской: а вдруг что-нибудь заболит.
Однако, это золотая осень. Чистое высокое голубое небо, листва цвета
лимона и меди. На ногах удобные кроссовки. Первые шаги доставляют
удовольствие. Это уже что-то. Значит, надо идти. Идти под солнцем по земле.
Вижу себя со стороны и сверху. Не раздвоение ли это...
День сегодня чем-то необычен. Наверно, много солнечного света.