"Алексей Павлов. Отрицаю тебя, Йотенгейм! (Должно было быть не так, #2) " - читать интересную книгу автора

Происшедшее в дальнейшем могло вызвать слезы умиления. Мягко и
человечно судья открыла заседание, сочувственно сообщила, что поступила
просьба адвоката заседание отменить и, ни много ни мало, поинтересовались,
не против ли я присутствия заместителя Генерального прокурора по надзору.
Потом выступил правозащитник и чуть из кожи не вылез, доказывая
нецелесообразность и несвоевременность заседания. Как протрезвевший муж
после пьянки просит прощения у жены, Косуля восклицал белокурой даме: "Ваша
честь! Я Вас очень прошу удовлетворить мою просьбу!" Ее честь просьбу
удовлетворила, и меня отвели в боксик. Явно никому, кроме меня, это
заседание не было нужно. В боксике тоже все было по-прежнему. То есть,
прежде чем приехал автозэк, я наслушался речей осатаневших от надежды
арестантов, насмотрелся в тусклом свете на надписи на стенах, замерз и
затосковал по хате. В углу сидел парень и глупо улыбался. - "Как успехи?"
-- поинтересовался я. - "Какие успехи! Восемнадцать впиздячили". - "За
что?" - "Полкило героина".
Автозэк приехал поздно, когда все затихло, а мусора приняли на грудь и
с аппетитом закусывали на ходу колбаской.
И в автозэке все было по-прежнему, т.е. совершенно знакомо, как будто я
тысячу лет арестант и езжу по судам со времен неизвестных. Как будто все это
было, и можно даже понять, что будет дальше. Многим известно странное
чувство, что происходящее в какой-то момент уже было. Бывает редко и длится
недолго. Однажды, когда я первый раз был в Германии и ехал на машине, меня
посетило такое чувство, но не исчезло, а стало медленно нарастать, и вдруг я
понял, что знаю, помню, что увижу за поворотом, за которым пришлось
остановиться, чтобы избавиться от страха: все оказалось именно так. На этот
раз я постарался избавиться от наваждения сразу: надеяться лучше, чем знать
худшее. А что-то все же подсказывало, что надеяться стоит, только не на
чудо, а на время, не на закон, а на себя. Ну, и, конечно, немного бы
удачи...
На Бутырке всех запустили в малюсенькую сборку, стоять пришлось
вплотную, но, странное дело, всем было классно. Все задымили, заговорили и
ощутили вполне конкретное арестантское братство, в котором меж зеленых стен
без окон слились беды, надежды и радости каторжан. Армянин, что был в суде
со мной в боксике, густо источал запах коньяка и раздавал направо и налево
через головы пачки сигарет "Данхил", а мне, протягивая пачку, сказал: "Ты
извини, я хотел с тобой выпить, а мент побоялся, сказал: пей с другими, с
кем хочешь, а с этим нельзя. Извини! Пиши мне! Я в хате три семь пять на
спецу. А то скучно!" Надо видеть лица судовых на этой сборке. Утром они были
одинаковые, а сейчас принадлежали разным людям, и разговоры гудят в апогее,
опять в вагоне поезда собрались друзья. Через несколько часов начали
поднимать в хаты. Сознание того, что тебя вернут на больничку, так
успокаивает, что испытываешь тихое тюремное счастье. В камере про меня
забыли, место заняли. - "Что-то вы, господа, попутали" - добродушно
посетовал я, водворяясь на своей шконке. - "А мы думали, ты не вернешься".
-- "Расчувствовались" - объяснил я и положил на дубок пачку "Данхила", от
вида которой у всех захватило дух.
Наутро хату разгрузили, так, что две шконки остались не заняты.
Началась лафа. В соседних хатах по два человека на шконку, а то и больше.
Пришел Косуля, поинтересовался, не тесно ли в камере, намекая на свою
причастность к вопросу, на что получил ответ: нет, в камере не тесно, на