"Алексей Павлов. Отрицаю тебя, Йотенгейм! (Должно было быть не так, #2) " - читать интересную книгу автора

каждом удобном случае вслух гонит бывший сифилитик, но и его поглощает
утроба общака. А когда туда же уходят и зашитые, я бессильно закрываю глаза,
в голове становится тоскливо и пусто. До спеца добирается лишь небольшая
группа, и здесь меняется все: вертухай уходит за поворот продола, арестанты
растягиваются по коридору, один приникает к шнифтам хаты, зовет кого-то и
быстро сдавленным голосом говорит: "Все договорено, через два дня тебя
переведут на больницу". Бредущий последним с огромным баулом бородатый
арестант желчно разговаривает сам с собой:
Блядь! Опять спец! Опять строгая изоляция!
Давно на тюрьме? - сочувственно интересуется кто-то.
Давно?! - нервно переспрашивает бородатый. - Три года на корпусе ФСБ!
Даже в автозэке одного везли!
У тебя курить есть?
Нет у меня ни хуя! Опять, блядь, строгая изоляция!
Тем не менее, парень останавливается и дрожащими руками выбрасывает из
баула пачку за пачкой.
От души, братан! Хорош, оставь себе.
Строгая изоляция! - в тоске повторяет парень.
За поворотом продола меня манит пальцем вертухай и, показывая глазами
на того, который только что словился с приятелем, тихо говорит:
Он подходил к камере? Разговаривал? О чем?
Хуй его знает, я за ним не пасу. Он вообще сзади меня шел.
Правильно, - удовлетворенно говорит вертухай, - нельзя закладывать
товарищей по несчастью, пошли со мной.
Ну, думаю, будет мне сейчас спец. Но соседний коридор оказался
больничным, а камера, в которую я зашел, одной из тех, где я уже был, и
зашел я в нее как домой, с удовольствием отметив, что народ в хате
подобрался приличный, а место под решкой как будто было приготовлено для
меня. Через пару часов хату разгрузили, и осталось нас буквально пятеро на
семь шконарей. С тех пор, как у меня появился бандажный пояс, который прямо
подпадает под определение запрета, он стал, вкупе с немалым сроком на тюрьме
и тяжким обвинением, визитной карточкой моей арестантской авторитетности.
Даже вертухаи изредка уважительно интересовались, кто мне его разрешил, на
что я отвечал, что лично начальник тюрьмы. Затяжная партия перешла в
эндшпиль. Дебют и миттельшпиль я мог считать за собой, и очень надеялся
провести пешку в ферзи, несмотря на то, что партия играется вслепую, без
доски, а соперник у меня - многоглавый дракон, ебнутый на всю башку вампир,
корыстный самодур и исторический недоносок - государство Йотенгейм. Итак,
немного на Бутырке, потом снова на Матросску, а дальше на суд и - или на
свободу, или к новым голодовкам.
В хате обреталась, по большей части, молодежь. Был и совершенно
напуганный человек постарше, похожий на якута, не говорящий по-русски, но с
неуловимо-властными манерами, выказывающими человека не простого. Напуганный
-- сказано не верно, потрясенный - правильно. Что-то он пытался объяснить
по-английски, но хата, включая меня, ни в зуб ногой. Тогда дядька достал
газетную вырезку, и из статьи стало ясно, что он - вице-мэр города Багио,
известнейший филиппинский врач в области нетрадиционной медицины, приехал в
Россию к русской жене и получил из-за неудачной операции обвинение в
умышленном убийстве. Жестами вице-мэр города Багио объяснил мне, что перед
этим он был в каком-то страшном месте, где творятся нечеловеческие ужасы,