"Алексей Павлов. Отрицаю тебя, Йотенгейм! (Должно было быть не так, #2) " - читать интересную книгу автора

озабоченно с энтузиазмом толкут какие-то таблетки, по очереди втыкают в вену
бабочку и несут свою бесконечную наркоманскую околесицу. От их одинаковых
восторженных рассказов о том, как достали, как приготовили, как зарядили и
пустили по вене, как поймали приход и т.п., можно одуреть. Зачем им тюрьма,
они и так себя наказали. К двоим присоединяется третий и говорит мне:
Ты подвинься, мы тут вместе.
Сам подвинься, - отзываюсь я. Подвигаться неохота: на метр дальше уже
слишком воняет от унитаза.
Парень ошеломлен, масса эмоций отражается на его лице, но, не рискуя
связываться с бородатым, воздевает руки и выражает крайнюю степень
недовольства:
Я в шоке!
На том конфликт и заканчивается, наркоманы устраиваются втроем на двух
шконках. Через несколько часов на сборке воцаряется редкая благодетельная
тишина, в которой слышен лишь шорох гоняющих по спящим телам крыс.
Глубокой ночью на продоле раздались пьяные голоса, обстановка резко
изменилась, и вот я уже спешу на выход, но так, чтобы не быть первым или
последним, по той причине, что на сборку ворвался давний знакомый и с
развевающимися ленточками какой-то спецназовской бескозырки пролетел по
шконкам, топча тех, кто не успел подняться.
На коридор, бляди! - орал вертухай, встав у двери и встречая каждого
ударом в грудь или живот. Мне повезло, я был уже на продоле. Зашитые, вообще
медленно передвигавшиеся, оказались среди последних. Можно было только
предполагать, что будет дальше, когда первый из зашитых получил удар в
живот. Смотреть я не стал. С криками и оскорблениями нас загнали в пустую,
страшно холодную камеру с двумя ярусами шконок и массой тараканов. Шконки
были как примороженные, сидеть на них решились только зашитые, не говорящие
ни слова, мертвенно бледные, бережно державшие руками свои животы. Между
прочим, когда их били, ни один из них не проронил ни звука. Глядя на них,
создавалось впечатление, что они смотрят за какую-то невидимую нам стену и
видят тоже что-то невидимое нам. До утренней проверки, чтобы согреться,
ходили по камере, а на проверку нас пригласил все тот же вертухай. Видимо,
насытившись, он слегка побил тех, кто ему чем-то не понравился, а не
нравилось ему, в основном, то, что на него смотрят, и перегнал нас в другую,
уже не столь холодную сборку. На него снизошло благостно-философское
настроение, и, пока заходили остальные, вертухай, встав в позу собственника,
душевно спрашивал пожилого азербайджанца:
Послушай, Володь, как ты думаешь, почему они такие пиздоголовые? Как ты
думаешь, они всегда такими были или со временем стали? А, Володь?
Азербайджанец "Володя", размышляя, вломят ему сейчас или нет, развел
руками.
Ладно, Володь, иди к ним. А все-таки подумай. Интересно.
Так наступила очередная бутырская пятница. Долго ли, коротко ли, а
начали поднимать в хаты. Вот здесь и замирает сердце арестанта. Потянулась
череда коридоров и закоулков общака, мимо плывут знакомые цифры, и ноль
шесть тут, и девять четыре, и обиженки, номера которых знает каждый
арестант. Вертухай останавливается, оглашает список, и все - нет человека,
летит человек в тартарары, как по заклинанию колдуна. Тень бежит по лицам
услышавших свою фамилию, и захлопываются за ними огромные коричневые
тормоза. "Нет, меня на спец, я после больницы, меня на общак нельзя" - при