"Алексей Павлов. Отрицаю тебя, Йотенгейм! (Должно было быть не так, #2) " - читать интересную книгу автора

реакции не выказывал, но говорить о своей делюге перестал, ибо съездил на
суд и вернулся с диагнозом: 6 лет колонии общего режима (что гораздо хуже
строгого; разница, примерно, как между общаком и спецом, недаром тюремная
присказка гласит, что хорошо бы получить срок поменьше и режим построже); а
злобу вымещал на молчаливом бомже, которому, все знали, через несколько дней
освобождаться за истечением срока статьи. Однажды, когда Серега нанес бомжу
несколько сильных ударов в челюсть, тот потемнел лицом, осел на койку и стал
гаснуть. Казалось, умирает. Сергей испугался, тормошил бомжа, призывая
очнуться, и больше уже не бил, и тот благополучно дождался дня, когда в
девять утра за тормозами назвали его фамилию. Странное чувство испытываешь,
видя как арестант уходит на волю. Нет, не зависть, скорее удивляешься
возможности освобождения; обводишь взглядом сокамерников и думаешь, неужели
и вот этот, и тот, и я - тоже могут выйти за дверь и идти в любом
самостоятельно избранном направлении? Сокамерники тем временем притихают и
думают о своем. Нет, не легко провожать на свободу.
Слышу закономерный вопрос: а что же ты, порядочный арестант, не
заступился за бомжа? Ведь рукоприкладство на тюрьме запрещено. Напомню:
каждый имеет право отвечать только за себя. Не всякому и это удается.
Кому-то из Вас, читающих эти строки, еще предстоит увидеть тюрьму наяву, там
и припомнятся Вам слова "не осуждайте, и не осуждены будете, ибо тем судом,
которым судите, будете судимы сами".
Итак, с Сергеем у нас сложились вполне добрососедские отношения.
Остальная публика была невзрачна: то бомж, то стукач, премированный отдыхом
на больничке, то наркоман с одной и той же темой на все случаи жизни, то
вообще не поймешь кто, в общем, мелочь пузатая. Есть словоохотливый банкир,
но от него подальше, а Серега вообще вопросов не задает, и потому первое
дело - карты - уселись поудобнее, чтоб в шнифт не пропасли, и хорошо
коротается время. По воле Серега крадун, специалист по карману. Между
прочим, нельзя сказать "карманный вор". В лучшем случае тебя поправят. Один
арестант, зайдя в хату, сообщил братве, что он воровал. - "Так, значит, ты
-- Вор?" - последовал вопрос. - "Да" - ответил тот. И тут же получил
кулаком по репе, несмотря на запрет рукоприкладства, ибо обосновать такое
исключение из правил не составляло труда. Зашла речь о взглядах на жизнь.
Говорю: "Каждому свое. Жизнь не понять, ее можно только прожить". Сергей в
ответ: "Это так, но ты сам говорил, что существует непосредственное знание.
Со временем понимаешь, например, что красть нехорошо. Жаль только, что потом
забываешь". - "Что мешает помнить?" - "Ты на воле среди разных людей жил,
а у меня, кроме преступников, нет знакомых. Освободился - на тебе клеймо.
На работу не возьмут, люди сторонятся. Слушай, если тебя на суде освободят,
я заберу себе твой пояс? На зоне качаться буду, классная вещь для поясницы.
И буду их, чертей, бить. Бить". - Серега парень крепкий, и "чертям"
определенно достанется. - "Погоди! - сует карты под одеяло и устремляется
на звук звякнувшей кормушки. На продоле дежурит вертухайша, не чуждая
желания пообщаться с арестантами, и Серега, наклонившись к кормушке, говорит
с ней чуть ли не часами. Уже известно, что зовут ее Надя, бывшая
учительница, иногородняя, приехала в Москву за лучшей долей, зарплата в
пересчете на валюту 16 долларов в месяц. Иногда Надя отвлекается по делам,
но потом сама открывает кормушку, или Сергей проволочкой через шнифт (чтоб
не ударили с продола дубинкой по пальцу) отодвигает заслонку и, увидев Надю,
стучит в тормоза: "Старшая! Подойди к семь два ноль!" (номер хаты с этого