"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

мной, тебе вот и крестик надо." - "Что, надумал, батя? Серебреца-то у тебя в
кресте не больно, много не жди, не дам," - едва обрадовался Стрешнев.
"Помнить будешь... Кха-кха... Что я отдал. Меня помнить." - "Ну ты... А
может, и задаром отдашь?" - "Кхакха... Забудешь ведь..."- "Ну, и валяйся..."
- сказал Стрешнев и легонько оттолкнул старика.
"Отдам, отдам... Кха-кха-кха... Пригнись, дай руку." Зек выпятил губы,
будто что-то еще хотел сказать, но не хватало сил. Цепляется за Стрешнева,
дрожит. И то ли от озноба, то ли подняться силится и тянет Саньку за собой.
"Ближе, ближе... - хрипит. - Дай руку!" Надоело Стрешневу подле зека
приседать. И ветер по земле поддувает. Тут и громовые раскаты раздаются
вдали, а потом проносятся над головой, от страха голову пригибаешь, будто
ей-ей расшибет. Узбеки грома испугались. И боязливо так на ефрейтора глядят,
зовут в караулку. Ветер со степей поднялся и, как зверюга голодный, шинелку
треплет, урча.
А зек все же приподнялся. За руку Санькину схватился. И глядит глаза в
глаза. Стрешнев сбросить хотел - от старика воротило, будто б обернулся тот
ящером, но как задышит он, задышит... Грудь вот клокотала, выдавливала
что-то щемящее смертное из себя.
Думал Стрешнев, что слово важное сказать хочет, чуть не тайну ему
одному открыть. А ладошку вдруг будто обожгло. Глядь Санька в ладошку-то
свою, а там кровавый харчок. И у зека-то рот окровавился. Как выхаркнул
чахотку, так и обмяк. И наземь затылком грохнулся. Корча пошла. А у
Стрешнева харчок кровавый в ладошке. И он так его боится, что в кулаке сжал.
Оттянул чужую страшную руку от себя, будто бы и лишился он этой руки.
Побледнел и заплакал: "Мамочка, мамочка..."А сам не знает, куда деться. Душа
врасплох, и ветер душит, то есть дует в разинутый от плача и нытья рот.
Тут санитары показались. И Стрешнев кулак от них в шинелку спрятал.
Привиделось ему, что будто и разглядывают кулак. Хотели они зека класть на
носилки, а ведь у того губищи в алых пузырях. Спохватились. Стали тормошить
да спасать, а зек-то на поверку мертв "Вроде помер..." - говорит один
другому. "Так ты еще пощупай." - "Не, чего и щупать - точно помер. Солдат,
зови начальника, отошла его душа. Скажи - трупешник у нас!"
А Стрешнев и рад: закивал головой примерно, будто он прислугой у
санитаров и только их распоряжения ждал.
- Товарищ начальник! - орет, не добегая до караула. И на глаза боится
попасться. За чужие спины - шасть. Хорошо, что конвойники из автозаков на
мертвого глядеть повылазили, то есть и было за кем спрятаться.
Дождь снова зудел, накрапывал - меленько, меленько. А начальники
караула да конвоя остервенели, от них же расторопка и на солдат нашла.
Солдаты, санитары, врачи из больнички под дождем столпились подле мертвого
зека, и кто ни попадя, с кем ни попадя ругаются, чей это теперь груз.
Конвойные орут, что они в Долинку живым доставили, а такого некуда им везти.
Лагерные на дыбы - за воротами его труп, пусть отвечают, кто уморил по
дороге. Сошлись было, что возможно смерть его оформить завтрашним днем,
чтобы не портить никому картинку. Но тут новый спор, кто ж кому за это
задолжал.
А тут дождь хлынул. Да так, что будто не дождь это, а снежная вьюга.
Капли то кружат, то сыплют, то застят белым-бело глаза, не иначе зима
вернулась.
А мертвый лежал - лицо чистое, грозой с неба омытое. И водица дождевая