"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

Счастливо конвойным в Долинке! А все потому, что зеков на эту
исправиловку за тем лишь гнали, чтобы умерли от чахотки. И вся служба
солдатская была - гробы ихние из кузова в кузов ворочать. Тяжесть мирскую из
себя с чахоткой выхаркав, помершие были легки. Одни гробы и вышибали на
солдатском лбу испарину, стерев которую, конвойник от души накуривался
папиросами, валился тягуче наземь и разлеживался с ленью, покуда не отходил
на больничных нарах другой зек.
Кормили солдат из больничной столовой, где чахоточным молоко с творогом
полагалось. Зеки ж мерли, а кто не помер - тот с жизнью прощался и молока не
пил, чтобы не тратить остаток ее на пустое. Им на небе скоро всего вдоволь
будет.
Эх, подвалило счастье Саньке Стрешневу! Лепота! И гробов не таскать -
до ефрейторов выслужился.
Хотя с гробами управляешься без той мороки, какая случается с живыми.
Тут и широту шага выбираешь по душе. И укладываешь в грузовик, как сам
пожелаешь. С живыми же иначе все. И овчарки хрипатки пообрывают, покуда
высыпешь из кузовов разомлевших от вольной езды зеков. А бывает, что и
срыгнет, который послабже, на гимнастерку или вычищенный сапог, и чуть ли не
плачет конвойник.
Потому с гробами проще. И поопрятней зеков они, и смолою пахнут, будто
в лесу гуляешь. И не грустно так, как бывает, когда прибывает на больничку
этап с чахоточными: плачут они и на землю от слабости падают, а на это жалко
глядеть. И еще жалко зеков живыми видеть, потому что они мертвыми в гробах
будут лежать. А ты же их будешь ворочать - из кузова в кузов.
Может, потому и выбился Стрешнев в ефрейторы, что грустить не любил? Он
же с мертвыми теперь не знается. Он живых под заботу берет и до ворот
лагерных, как старший средь солдат по чину, провожает.
Но мало зеков в Долинке осталось. И скучает Санька. И рота конвойная
скучает с ним заодно. Ждут солдатики этапа. С этапом прибавится живых. И
мертвых, на которых положены к пайке молоко, творог и ломоть белого хлеба.
Этапирование чахоточных в лагерь начиналось, будто половодье, весной.
За зиму чахотка измучает человека, а к весне ее хватка станет как будто
слабей. К тому же пригреет солнце - и потают холодные снега, потеплеют
ветры. Иной и порадуется. Подумает, что выдюжил, что хвороба отступила, что
вот уж и весна, что летом так и вовсе наберется силы. И только немногие,
кому довелось пережить зимние холода, знают, что приговорены к смерти. Что и
легче стало потому, что чахотка последнее здоровье сожрала. Что и отпустила
она, потому как незачем уж дохлятину рвать и душить кашлями. А догубит и
отпоет весна - без умысла, молодой и слепой своей силой. Как если бы
беспечно перевязки с израненного сорвала, а кровь бы из незаживших ран
вытекла.
Только потает снег, и разбухнет от влаги снеговой земля, как поднимется
сырой дух. А тепло-то весеннее - нестойкое, раннее. Вот и свежо вокруг, и
морочат запахи. Но если вдохнешь глубоко, то будет тебе за надежду обман.
Будет вечный сон. Ведь гибельным и последним цветом своим расцветет в груди
и чахотка. Ах, и легкость, паренье светлое, и свежесть, и покой... Кто бы
догадался, что такой смерть и приходит.
Этапы на Долинку собирались в пересылочной тюрьме, куда зеков
пересылали по больничным направлениям рабочие лагеря крагандинки. Весной,
когда прорастала озимая чахотка, зеки в пересылочной долго не задерживались.