"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

А еще у нас по земле проволокой колючей заклубили и опутали ею лагерь.
Он вкривь и вкось разрастался, и все новое сразу опутывали. Потому что зеки,
как кроты, эту землю рыли и рыли. Руками, ногтями ее разгребали, будто себе
могилы роют. А потом оказывается, что роют глубже могилы. А выносят землю во
рту. Вырыл глубже могилы - и в бега.
Роту тогда боевой тревожили и вдогонку за зеком гнали - из земли
отрывать. А ее гляди сколько! И где рыть? А зеку в земле, видать, плохо
было. Скоро наружу лезет. Вываливается посреди степи из норы своей - смурной
и квелый. И пока его в лагерь ведут, молча плачет, весь от земли, как от
горя, черный.
Такая она, земля. На колени встань, рукой погладь - шершавая,
теплится... И вся тайна.
Скоро в караулке и повсюду сумерки будут. А я, запрокинув голову, на
небо глядел. И кадык выперся из горла, как пугливая черепашья головка из
костяного панциря. Почуял на щеках тепловатое веянье ветерка, как размякшие
ладони брадобрея. Мне небо шире земли на глаз кажется. Оно и нависло-то над
головой будто нечаянно, и когда долго глядишь, то с запрокинутой головой
очень свыкаешься. Будто и не запрокинул ее вовсе. И чудится, что землю
перевернули, и ты паришь в небе. Вот только ветер похолодает в сумерки, и
его острие вмиг рассекает человечье горло.
А пока я навис над небом. А заодно со мной и караульный дворик, с
Полиной маленькой и Полиной большой. И наш ротный "уголок по обороне":
намалеванные бомбы и страшный взрыв, и ржавые, вырезанные из жести солдаты в
противогазах, рядышком с гражданским населением - оно состояло из грудастой
бабы без рук и девочки, у которой солдатня гвоздями выцарапала что-то пониже
пупа, и невесть кого с открученной головой. "Уголок по обороне" был вкопан в
землю посреди караулки, и потому не упал, когда навис над небом. И заодно со
мной исправиловка парила в небе. Краем глаза я видел, что зеки тычут в небо
и гогочут. Не понимают, что мы на волоске висим, и поберечься надо удачу
нашу гоготом растрясать. Падать боязно. Кто знает, что с тобой будет, если в
небо упасть?
Тоска. И жрать хочется, как перед смертью. Будто по оплошности тебя в
мертвяки записали и пайки не выдают, а нутро живое и просится... Хоть бы
мякины ржаной на пожевку. Может, оттого и тоска, а не от неба? Я много раз
видел, как солдатики стоят, из ротных, запрокинув головушки. И что кадык
выпирает из горла черепашкой, тогда подглядел. И чего они глядят? И что
Смиров тогда увидал?
А тогда было утро. И если сейчас бежать на багровый закат, сквозь ночь,
без продыху, то, может, догонишь его? Оно покуда и глазам моим видно, на
краешке земли стоящее, куда долгим днем вели его по степи убивать,
опрокидывать навзничь - пасмурное утро того дня, в котором послали конвой на
запретку, чтобы вырыть ямы в земле под столбы для новой лагерной ограды.
Я видел эти ямы потом. Не дорытые. Назавтра ротный пошлет их дорывать,
потому что зек копался без усердия и заглядывал в темное дуло конвойному. А
конвойный - Смиров. Он топтался рядом и насвистывал про любовь, и сбивался
всякий раз, когда зек увесисто сменял из руки в руку лопату. И потом снова
под сгреб лопаты в этой утренней робкой тишине подстраивал свист про любовь.
Зек отдышался, чтобы сказать так: "Гроза будет, служивый... Глянь,
какие облака..."
Смиров запрокинул голову. И холодное, как ветер, лезвие вмиг рассекло