"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

влитая. Сморгнув прежнее свое выражение с какой-то соринкой в глазу,
маленькая рыжая женщина потерянно принюхалась в свой черед к псу.
"Гау!" - сказал ей пес.
"Гау!" - сказала она.
Тогда пес подумал немножко и сказал: "Гаугаугау..." Пес задышал,
раздаваясь грудью. А раздавшись донельзя, выдохнул. И выдох его получился
долгим. Таким же долгим, как отправление чирчикского дизеля: "Гау-гау-гау-
гау-гау-гау!"
Рыжая помлела и, привалившись к ублюдку, кротко сказала на все это:
"Гау."
Он куснул ее за ухо и огляделся. А покуда он оглядывался, куснула за
ухо она. Тогда он подыбился и подмяв ее под себя, ласково заурчал. Они были
похожи. А разное можно было по пальцам пересчитать; то, что кобель и сука;
то, что маленькая и большой; то, что рыжая и облезлый. То есть вовсе без
шерсти.
Пес подмял ее под себя, но она выскользнула и нежно показала
потупленные клыки. Пес сказал: "Гау!" И они разлеглись на перроне там, где
раньше лежала она одна. А въедливая блоха мешала этой приятности, и рыжая,
со злобой и усталостью выкусывая ее, поднялась.
"Гаууууаа!" - взвыла маленькая рыжая женщина, мучимая блохой. Ублюдок
немного подумал и, заглотав всей пастью то, где жила блоха, заворочал им с
усердием. Блоха бежала, но была раскушена ублюдком посредине пути и
выплюнута в песок с клочьями рыжей шерсти. Поглядев, ослабившись будто от
родовых потуг, на ташкентский железнодорожный вокзал, маленькая рыжая
женщина боязливо вильнула хвостом, боязливо задышала. И ожила.
Растопыривши лапы, ублюдок лежал на перроне и попирал тяжелой, облезшей
грудью земную твердь. А где-то вдали, постукивая молотками и попыхивая
папиросками, возвращались и шли навстречу чимкентскому дизелю загорелые,
морщинистые, немолодые путейцы, не припоминая покуда, что забыли прихватить
в механическом мясца на сахарной костке...

Я был живым. А живых солдат отправляли на вокзал топтаться в толчее и
заглядывать угрюмо в человеческие лица на всякий случай. Люди по вокзалу
ходили склонившись под тяжестью вьюков, отчего не получалось заглядывать в
их лица с угрюмостью. И наваливалась скукота, так как больше глядеть было не
на что. Караул от комендатуры считался потому одним из скверных. В этом
карауле, который тянулся от утра до вечера, солдату особо хотелось есть. А
поскольку на вьюках и буфетных стойках запросто, разгрызая курочку
запеченную, жрали все отбывающие, то выходило, что не пожравши оставался он
один. А это опять же скука и недобрая зависть.
Еще в этом карауле всегда думалось о дом е, потому что на вокзале
гудели поезда, отправляясь по городам нашей родины. И какой-то поезд
трогался по расписанию на Москву или Харьков - где жила мать. Лились по
щекам слезы, когда это случалось. Когда заспанные проводницы светили сквозь
ночь фонариками. И когда на бортах вагонов мелькали облупившиеся башенки
Кремля.
Скорый на Москву отбывал с вокзала в двадцать два сорок. И тогда плакал
я. А в восемнадцать, пораньше, отбывал поезд на Ростов и тогда плакал
громадный Отрошенко, с которым чаще иных доводилось мне топтаться в толчее,
будучи в карауле от комендатуры.