"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

Чирчик, Чимкент, Чу, Ош - дизеля отбывали по строгому расписанию. Зная
о строгости расписания, люди собирались на перроне загодя, а собравшись,
осторожно располагались у стены и умолкали, чтобы оно, расписание, думало
что их еще нет.
Cедой старик с тощей котомкой, положенной в ногах, жевал хлеб. Отломив
щепоть от жесткого края, бросил его рыжей. Потом, обтерев крючковатые руки о
мочалистую бородку, поглядел на хлеб, валявшийся в пыли, и на суку,
обнюхивающую его. "Е-е-е, достархан, барме? Барме?!(* Это достархан,
понимаешь? Поняла? (узбек.))" - посмеялся он, тыча пальцем в корку. Рыжая
подобрала кусок и стала с достоинством его жевать. А старик глядел. А когда
нагляделся, то задремал, усыпанный хлебным крошевом. Попыхивая папиросками и
постукивая молотками по еще не остывшей от дизеля колее, брели путейцы. Они
были загорелы, морщинисты и немолоды, а когда не лыбились и не кривились от
махорочной гари, то из морщин, из их глубины веяло белизной.
"Макарыч, глянь - собака!" - "Этот стык простучи. Чего встал?" -
"Погодь, Макарыч, собака-то русская, ведь у здешних, окромя змей и гадов
ничего не водится. Русская она. Наша." - "Как мы, значит? - расстроился
Макарыч. - Куда ж занесло сердешную? Издохнет она, побожусь, издохнет. Или
бабаи каменюкой пришибут." - "А я про что - жалко, не чужая ж вроде, а как
мы." - "А у нас собачар в деревне знаешь, сколько было - не перечесть. Опять
же от воровства обороняли. А тута чего оборонять, и домов толком нет, и
воровать нечего, песок разве что, а где он нужен, ты мне скажи, где?!
Прознал бы, понабивал бы в карманы и в запазуху, и айда отсюда." - "Угу.
Айда." - "Эх... Ты стык-то простучи покамест." - "А чего стучать. Если бы
растрясло, то быть дизелю чирчикскому под откосом." - "Это верно. А ты все
одно простучи, Паша. Скоро чикменский пойдет." - "А чего стучать. В гробу я
этот чикменский видел." - "Паш, а собачке надобно пожракать сообразить. Тоща
больно." - "А чего соображать, ведь издохнет." - "Но подкормить надобно.
Пусть хоть перед смертью нажрется всласть. В деревне-то нашей собаки всласть
жракали. Не собаки, а телки были, честное слово." - "На обратной пойдем,
мясца на косточке из механического прихватим. Она с перрона не тронется.
Некуда ей. Будет ждать." - "Ты стык простучал?" - "Не-е." - "Так простучи,
Паша, простучи... Ну этот дизель чикменский, пущай с богом в свой Чикмент
отваливает. И попутного ветерка."
Путейцы затоптали окурки и, постукивая молотками, побрели по колее.
Обернувшись, Макарыч, свистнул в три пальца и подавил хрусткую, полуденную
тишину неуклюжими кликами: "Рыжуха, бабочка сердешная, жди! Мясца
прихватим!"
Перхаясь недожеванным стариковским хлебом, собака закружила по перрону,
выискивая кричавшего. В душном вдовьем вальсе закружился вокзал, небо с
белым солнцем и земля. Закружились и другие ханум. И седой старик, ничего не
примечая, закружился. Рыжая захмелела. И раскачиваясь, как от похабного
веселья, упала наземь. Дремотно почесала за ухом. Дремотно вылизала рыжие
сосцы. И усомнившись дремотно в том, что была кому-то нужна, уложила
замороченную голову в лапах, будто бы собралась умирать.
"Гау!" - послышалось ей издалека.
"Гаугау!" - послышалось ей совсем близко.
А потом перестало слышаться, поскольку любопытный ублюдок уже
принюхивался, склонившись над нею.
Ублюдок был крепок. Его могучая костистая голова сидела на шее будто