"Н.Ф.Павлов. Именины " - читать интересную книгу автора

много было робости.
Я смотрел на нее, как на картину, которая не продается, которую нечем
купить; как на ноты, по которым предсказывал себе волшебное согласие их
звуков; смотрел не как человек, а как музыкант.
Однако ж я разглядел эти голубые глаза, полные какой-то мечтательной
жизни, эти щеки, где играл тонкий румянец весны, и живописную нестройность
белокурых волос, и легкий стан, и быструю ножку. На ней было белое платье,
за голубым поясом пук цветов; она то и знай подбегала к бабушке, потому
что та беспрестанно ее кликала.
Будь я тогда тем, что теперь, я прочел бы на лице Александрины, в ее
походке, в ее словах это простодушие неопытного сердца, чистого, как снег
на головах Эльборуса; эту смелость невинности, которая не боится
завтрашнего дня, потому что не знает еще, чего бояться; эту теплоту души,
которая не устала ни от любви, ни от горя, ни от радости... Вот что
представилось бы моему воображению, если б я был тем, что теперь; но нет,
тогда все эти мысли я выразил для себя иначе. Я подумал только:
"Как она должна быть добра!"
Между тем как я рассматривал юную музыкантшу, рука моя невольно
поправляла галстук, или, сказать по-русски, я невольно охорашивался.
Отгадайте причину человеческих движений! Старуха опять что-то заговорила
со мной, но ее красноречие было прервано водкой и громким возгласом:
"Кушать поставили".
Я сидел бы за обедом, как в пустыне, потому что никого не знал, если б
не попался мне в соседи какой-то любитель музыки:
он замучил меня своей музыкальной историей, рассказывал, как выучился
на скрипке и на чекане, как составил оркестр из дворовых людей, чего ему
это стоило, как ему нравится h-мольный концерт, который он учит, и,
наконец, звал меня к себе. Скучно было его слушать, но, по крайней мере,
он был мне за столом поддержкою. Все молчать в кругу незнакомых было для
меня то же, что громко говорить при всех.
Мирно обедал я вдали от хозяйки, на унизительном краю стола; и по
какой-то особенной сметливости слуг каждое блюдо подавали мне последнему,
отчего и случилось, что из множества раков мне достался один, а спаржу,
салат и клубничный пирог я видел только в почтительном расстоянии. Но эти
маловажные обстоятельства не в силах были раздражить моей щекотливости.
Для нее готовилось другое истязание, получше, подействительнее. Недалеко
от меня сидел какой-то господин с молчанием на устах, с унынием на лице,
худощавый и по виду пречувствительный.
Под конец уже обеда развязался его язык, и он начал с кем-то
разговаривать через стол. Я не обращал туда никакого внимания, завоеванный
моим соседом, как вдруг мое сердце забилось, лицо вспыхнуло, и глаза
остановились, прикованные к этому худощавому чувствительному человеку.
Чуткий слух мой поймал его слова:
- А я сегодня обработал славное дело: продал двух музыкантов по тысяче
рублей штуку.
Сосед мой заметил мне на ухо:
- Тотчас видно не музыканта! Я ни за одного из своих и по две не возьму.
Вы понимаете, что я чувствовал, чего мне хотелось; но не то было время.
Теперь я не посоветовал бы так распространяться при мне про домашние дела
своего оркестра, а тогда я мог только покраснеть, задрожать и с тоскою