"Кэтрин Патерсон. Иакова Я Возлюбил " - читать интересную книгу автора

носившей имя храброй защитницы из шекспировской пьесы*.
______________
* Речь идет о пьесе "Венецианский купец", (здесь и далее примечание
переводчика).

Папа был не такой образованный, как мама. Школу он бросил в двенадцать
лет, пошел рыбачить. Я думаю, он полюбил бы книги, но возвращался слишком
поздно, чтобы читать. Сядет в кресло, откинет голову, закроет глаза, но не
спит. В детстве я считала, что он что-нибудь себе представляет. Может, так и
было.
Дом наш был чуть ли не самым маленьким из сорока или пятидесяти местных
домов. Довольно долго только у нас стояло пианино. Привезли его на пароме,
когда умер мамин отец. Кажется, нам с Каролиной было четыре года. Сестра, по
ее словам, помнила, как она встречала его у пристани и ехала домой на
платформе с папой и еще четырьмя мужчинами; повозок и машин тогда на острове
не было.
Кроме того, она говорила, что сразу стала подбирать музыку и сочинять
песенки. Может, и так. Сколько я помню, она всегда могла себе
аккомпанировать.
Мама была не здешняя, здешний люд не видел пианино, и никто не знал,
как портит их мокрый соленый воздух. Через несколько недель оно начисто
расстроилось. Изобретательная мама съездила в Крисфилд и нашла там
настройщика, который к тому же мог давать уроки. Он приезжал на пароме раз в
месяц и учил музыке человек пять, в том числе - нас с Каролиной. Во время
Великой депрессии работа была ему очень кстати. За пищу, ночлег и право
играть самому он и настраивал инструмент, и учил нас с сестрой. Другие дети,
побогаче, платили пятьдесят центов за урок.
Я училась не хуже и не лучше прочих. Мы доходили до "Сельских садов" и
застревали там, а вот сестра играла в девять лет Шопена. Иногда народ стоял
и слушал у нас под окнами. Всякий раз, как мне хочется презреть бедных или
темных людей за их вульгарные вкусы, я вижу старую тетушку Брэкстон у нашей
ограды с острыми прутьями, ее полуоткрытый рот, в котором виднеются голые
десны, ее сияющие глаза, все лицо, впивающее полонез, словно райский
напиток.
Годам к десяти стало ясно, что у Каролины прекрасный голос. Она всегда
пела чисто и в тон, но самый звук становился все нежнее и сильнее. Совет
графства, совершенно запустивший нашу школу, вдруг, без объяснений послал ей
пианино, когда мы с сестрицей перешли в пятый класс, а на следующий год, по
чудесному совпадению, новый учитель (всего их было двое) не только оказался
хорошим музыкантом - ему хватило таланта и сил, чтобы создать у нас хор.
Конечно, в Каролине он души не чаял. У наших подростков было мало
развлечений, и мы увлеклись пением. Пели мы каждый день, мистер Райс
преподавал прекрасно, и успехи наши были удивительны для детей, почти не
слышавших музыки.
Когда нам было тринадцать, мы поехали весной на конкурс и победили бы,
если бы жюри не узнало, что наша главная солистка - еще в начальной школе.
Мистер Райс очень сердился, а мы, дети, считали, что "там" просто не хотят,
чтобы их переплюнули "здешние, с острова".
Незадолго до этого мистер Райс убедил папу и маму, что сестра должна
учиться пению. Сперва они отказывались - не потому что ей трудно ездить в