"Михаил Панин. Матюшенко обещал молчать (Заводские истории) " - читать интересную книгу автора

нездоровое общественное мнение? А если знать меру, если всегда помнить, что
дома тебя ждет семья, если ты не корова, которая не оторвется от воды, пока
не нальет брюхо под завязку, если ты челове-ек! - тогда другое дело, совсем
другое, и никто тебе дурного слова не скажет, даже собственная жена.
Хорошо говорили. С чувством. Пыхтели цигарками в ожидании, когда до них
дойдет стакан, и бдительно следя, чтобы кто-нибудь в темноте не перепутал
очередь.
Иногда сверху, где были куры, на кого-нибудь падала густая капля, и это
было неудобно главным образом потому, что нельзя было снять шапок. А так -
привыкли. Лишь когда раздавался характерный звук, все умолкали, и тот, на
кого плюхало, вытираясь, говорил: "Что делают, гады..".
Часов в пять утра Серега, чиркнув спичкой, заглянул в ведро и, слегка
придерживаясь за стенку, выбрался из курятника наружу - полез в погреб за
новой порцией. И то ли заснул там, возле бочки, то ли еще что, а только
компания ждала-ждала его и, потеряв терпение, запела. "Раскинулось море
широко, и волны бушуют вдали, товарищ, мы едем далеко, подальше от милой
земли..."
Одинокий прохожий, окажись он в эту глухую пору возле Серегиной
усадьбы, пожал бы плечами, гадая, откуда это среди ночи такой хор. Ни
огонька в хате, а поют. Как баптисты. Но вслушавшись и узнав песню, он,
конечно бы, сообразил: нет, это не божьи люди просят прощения у всевышнего
за грехи, скорее - тонет в морской пучине боевой корабль, и матросы,
обнявшись, бесстрашно встречают свой последний час. Чертовщина какая-то:
нигде и щелка не светится во всей хате.
Но, постояв бы еще немного у забора, этот прохожий наверняка увидел бы,
как в окнах просторной, недавно отстроенной Серегиной хаты вдруг зажегся
огонь, и Серегина жена Мария, накинув ватник и прихватив с собой лопату,
осторожно выскользнула из сеней во двор. И еще бы он увидел, какая это
решительная и боевая женщина.
А дело было в субботу, под выходной день. Работали в ночь и пошабашили
часа в три: кончилась формовка, а ждать, когда наформуют, не было никакого
смысла - как раз и кончится смена. Помылись, переоделись в чистое. Вышли на
заводской двор. Ночь на дворе - и сказать нельзя, какая ночь, тепло, тихо, и
чем-то таким тянет от земли сладким, что в голову лезет черт-те что, сказать
стыдно, как будто опять, как в молодые годы, ждешь, а чего ждешь, сам не
знаешь - всего уже дождался.
Вот Матюшенко и говорит Сереге:
- Чуешь, Серега, весной пахнет...
А Серега говорит:
- Как же, пахнет! Почки, вон видишь, какие набрякли на сирени - того и
гляди цвет дадут. А потом мороз как вжарит - будет тебе весна. Все к
чертовой матери померзнет!
- Так кто ж этого не понимает, - кротко согласился Матюшенко. - Все
может быть - природа. Но разве в этом дело? - Тут Матюшенко деликатно
покашлял. - Дело в том, Серега, что я живу далеко, а Тимка - еще дальше. А
трамваи не ходят. У Брички, сам понимаешь, ни кола, ни двора. А ты, Серега,
живешь, считай, почти что рядом...
Вся Матюшенкина бригада - еще пять человек - в нерешительности
топталась у цеховых ворот, не зная, что им теперь лучше делать: идти по
домам, тут поспать, в раздевалке, или еще что. "Еще что" было бы всего