"Михаил Панин. Матюшенко обещал молчать (Заводские истории) " - читать интересную книгу автора

можно? Разве этого ждет от меня серьезный, ответственный читатель? Ой, не
знаю, ой, не знаю...
И все же решаюсь. А что, думаю, жизнь - многообразна, план планом, но
не одним планом жив Матюшенко. Да и все есть в его историях: и трудовые
подвиги, и соленая шутка, и любовь, а что самое главное: рассказы
Матюшенко - чистая правда, это кто угодно подтвердит из его
друзей-приятелей, а если он и придумывал иногда что-нибудь, для перца, то
придумывал так, что даже участники событий божились: все так и было. И потом
сами рассказывали этот случай в Матюшенкиной талантливой обработке. Склоняю
голову - я так рассказывать не умею. Я попытаюсь лишь, как могу, пересказать
эти истории читателю доброму и снисходительному и, что еще важнее, всегда
помнящему, что человек, как бы велик он ни был, поднялся ли он в космос или
опустился на неимоверную морскую глубину, открыл ли северный и южный полюса
или произвел на свет, к удивлению всего мира, за один раз пятерых мальчиков
и девочек (живет в Канаде одна такая могучая чета), как бы высоко он ни
забрался - все равно человек этот большую часть времени, отведенного ему,
ходит с нами по нашей милой грешной земле.

ЕСЛИ УЗНАЕТ МАРИЯ

Итак, выпивали однажды в курятнике у Сереги Пономарева. Стояла черная,
как уголь, ночь где-то в середине ноября, но не сырая и промозглая, какими
бывают ночи в этих местах перед зимой, а такая, тихая и теплая, что сразу не
поймешь: осень на дворе или вот-вот зацветут вишни. Знаете, иногда
покажется - весной пахнет... И так пахнет, так пахнет, что даже не очень
молодому человеку, седому и дождавшемуся уже внуков, видавшему на своем веку
всякие метаморфозы природы и которого, кажись, ничем уже не удивить, даже
такому человеку вдруг померещится: в самом деле - весна. И захочется ему
выкинуть какую-нибудь молодую штуку.
Сидели кружком прямо на полу, черпали из ведра густую, ну прямо как
смола или деготь, прохладную "лидию", а если кто-то задерживал стакан, тот,
кому была очередь, становился на колени и делал хороший глоток прямо из
ведра. Потом переводил дух и начинал осторожно хрустеть яблоком - боялись
спугнуть сонно клохтавших над головой кур. "Славное вино! - кряхтели. - И
черт знает, Серега, как ты его делаешь! Или какой секрет знаешь, а никому не
говоришь? Ну, прямо первый раз в жизни пью такое вино, нектар божий. И какой
же ты, Серега, прямо скажем, великолепный молодец..."
Малость лицемерили, конечно, потому что какого только вина не пили на
веку - места вокруг виноградные; но ведь и по-другому вроде нельзя: как же
не похвалить хозяина за радушный прием, не пролить на его самолюбивую душу
сладостный бальзам компенсацией на расход "такого вина", чтобы он и потом не
забывал о них, своих друзьях, чтобы, дай бог, не в последний раз, а как же,
не похвалить нельзя. "Умирать будем, - говорили, - вспомним, Серега, твое
вино. И может такое случится, что и умирать тогда не захочется, а захочется
выпить и дальше жить, и ты, Серега, на всякий случай всегда держи в резерве
ведро-другое этого, можно сказать, не вина, а лекарства".
Оно, правда, есть и такие, которые любое, даже заграничное лекарство
обратят себе во вред. (Той же глюкозы если ведро выпить - как?) Так что же
тогда, не пользоваться лекарствами? Да и зачем говорить о неумных людях,
которые ни в чем не понимают меры и только вредят остальным, возбуждая