"Вячеслав Иванович Пальман. Восточный кордон (Песни черного дрозда - 1)" - читать интересную книгу автора

Самур умилился. Славная и тихая волчица вдруг напомнила ему соседскую
собаку в родном поселке Камышки. Такая же по масти, тихая и лукавая,
прозванная хозяевами Монашкой за свой нрав, она почти никогда не лаяла и
вряд ли успешно несла службу, но пользовалась у хозяев непроходящей любовью.
Самура не пускали свободно, он был опасен; со своего места во дворе он часто
звал Монашку и рвался к ней, гремя цепью. Но она пробегала мимо, озабоченная
и тихая, не удостаивая его даже взглядом.
Монашка... Черная шерсть между ушей, лукавая мордочка с хитрым прищуром
желтых глаз. Именно в эти мгновения Самур вспомнил, как люди зовут ту,
соседскую, и для себя перенес это непонятное имя на волчицу.
Они вместе сбегали к ручью попить воды и охладить избитые ноги. Монашка
позволила обнюхать себя, но, когда нос овчара слегка дотрагивался до
шерстинок, она дрожала и фыркала так, словно жизни ее угрожала смертельная
опасность. Вернувшись от ручья, Монашка опять легла и сделала вид, что спит.
Самур посидел возле и вдруг, вспомнив хозяина, тихонько заскулил. А когда
из-за приземистого каменного Оштена выкатилось солнце и туман, съедаемый
жаркими лучами, поплыл в тенистые ущелья под защиту скал, он медленно,
как-то нехотя отошел, оглянулся, еще дальше отошел, но волчица не подняла
головы, не удержала его. Тогда Самур обиженно затрусил по мокрой траве вниз,
к опушке леса, где находился хозяин, которого он этой ночью предал.
Состояние духа у Шестипалого было, видно, неважным. Останавливался,
скулил. Ему не хотелось уходить отсюда. Волчица тянула к себе. Но еще
сильнее было желание увидеть хозяина. И это желание пересилило. Овчар опять
стал самим собой.


3

- Ну и ну! - сказал Егор Иванович и отложил в сторону белую бритву
"Спутник". Бритва продолжала жужжать, а Молчанов уже схватил Самура за холку
и подтащил ближе к себе. Пес упирался и глядел не на хозяина, а в сторону.
Конечно, он виноват, что ушел на всю ночь, но это, в общем-то, не дает права
хозяину делать ему больно, в конце концов, и у него ведь имеется своя личная
жизнь. И тем не менее сейчас придется перенести боль, Самур это прекрасно
знал. Не первый раз приходит израненный.
Егор Иванович вынул пузырек с какой-то жидкостью, разгреб шерсть на
спине пса и, вздохнув от жалости к нему и морщась, словно самому больно,
залил рану жгучим, противно пахнущим лекарством из березового дегтя, масла и
каких-то трав. Кожа у Самура мелко задрожала, он судорожно сжал челюсти,
чтобы не поддаться искушению и не схватить своего лекаря за милосердную
руку.
- Эк тебя угораздило! - безобидно сказал лесник, обнаружив еще одну
рану на горле. - Твое, брат, счастье, что шерсть густа, а то лежать бы тебе
на мокрых камнях. На это они мастера, рванут так, что кожи не сыщешь потом.
А ну, повернись, я тебя осмотрю...
Когда процедура лечения окончилась, Молчанов пододвинул к Самуру лопухи
и открыл застывший кулеш. Только сейчас, увидев пищу, пес почувствовал, как
страшно он голоден. Сдерживая себя, Шестипалый обнюхал свой завтрак и уже
дальше не выдержал: с жадностью проглотил мясо, кашу, старательно вылизал
лопух и только тогда благодарно и устало вильнул мокрым, отвисшим хвостом: