"Марина Палей. Жора Жирняго" - читать интересную книгу автора

от буше на вечно жующих устах...
Помимо этого у него было еще одно прозвище - Джордочка, по которому
можно легко судить о его тогдашней комплекции. Ежели мы бы стали писать
портрет Джорджа (Джордочки) в духе махрового и одновременно словно
первозданного "реализма" (истый рай для живущих с нуля), нам следовало бы
окружить его репрезентативными предметами его повседневности, а именно: де
Соссюром, двадцать-пятой-копией-дневников-белоэмигрантов-на-одну-ночь,
романом by Aldous Huxsley "Time must have a Stop", папиным чернильным
прибором, Леви-Стросом, портретом дедушки, бронзовым бюстиком Цицерона,
портретом другого дедушки, гитарой, пластинкой Поля Робсона, пластинкой
Шостаковича, фотографией дедушки-бабушки, фотографией семьи на темной от
елок даче, картиной Малевича (подлинник), книжечкой А. А. А. "Четки"... уф,
надоело!.. Можно продолжать этот список достаточно долго, но не бесконечно:
он ограничен стенами жирнягинского кабинета.
Гораздо интересней будет показать Джорджа на любительских черно-белых
фотографиях (некоторые из них имеют фигурные, резные края), то есть увидеть
предметы, людей и пейзажи, с которыми Джордочка мог соотноситься не только
по праву наследования, но природно (спонтанно, стихийно). Итак: берег реки
Луги, сестра Епифанья - и Гошка; ствол сосны (на заднем плане - маленький
лыжник) - и Джордж; белый песок ингерманландского побережья, чья-то пятка и,
облаченный лишь в темные плавки, - Джордж (курит); жена в очень открытом,
яблоками, сарафане, возле белой двухвесельной лодки, по колено в воде, - и
Джордж; вратарь на воротах: Гоги; пригородная (куоккалская?) платформа:
Гошка хохочет, пытаясь прикрыться газетой, рядом бабка продает семечки;
ведро с гнилой картошкой - и Гога (помощь колхозу), группа студентов: в
нижнем ряду, первый правый от центра - Гоген; день рождения: папа, Амид,
кошка Хромка (Хромосома) - и Гога; какая-то калитка - и Джордочка; велосипед
(на заднем плане - деревянные ступеньки крыльца), брат Андромах - и Джордж;
Египетский мостик через Фонтанку: сфинкс - и Джордж; похороны Эмпедокла:
пионеры специализированной школы с углубленным изучением немецкого языка
застыли в прощальном салюте, с правого нижнего края кусок плеча, шеи и уха:
Гоша.
Вирши его были такими, какие все филологи пишут, а вот проза со
временем пошла изумительная. К этому времени (то есть к тридцати годам) он
был вхож во многие салоны, но как бы еще безгласен. Проза его напечатана
тоже еще не была, отлеживалась в письменном столе (читанная лишь очкастой
молчаливой женой), но зато внешний облик Джорджа значительно уточнился,
утончился и походил (по мнению искушенных окололитературных дам) на таковой
у Георгия Иванова: рот такой же красный и мясистый, отпускающий вполне уже
полнокровные остроты, глаза чуть сонные, бархатно-барственные и как бы
подслеповатые - волос, правда, гуще, холеней, чем у автора шедевра "А люди?
Ну на что мне люди?..", но было в лице у Джорджа еще то, чего не было у
Иванова: нечто добродушное, лошажье (не конское и, сохрани бог, не
блаженно-большевистское, пастернаковское, а именно лошажье), что
впоследствии, к сожалению, обвально переродилось в корыто-лохань.
Нравился он окололитературным дамам страсть, но дамы те, несмотря на
лютый демографический перекос, к Джорджу подбиваться не смели (т. е. не
предлагали, скажем, ни борщочка домашнего на ночь глядя, ни починку
электророзетки, etc.): он был - наследственный граф и профессорский
наследник, они - разночинки, эмэнэсы, библитекарши; он был удачно и прочно