"Марина Палей. Под небом Африки моей" - читать интересную книгу автора

Morogoro

Вообще-то с русским языком, на данный момент, у меня совсем плохо. Моя
мать, сколько ее помню, была одержима идеей, что род наш происходит из того
же колена, что род Великого Русского Поэта. И что якобы наше ответвление
(эфиопских чернокожих иудеев-фалашей, или фалашмура) переместилось из
Абиссинии через Кению, сюда, поближе к озеру Танганьика и колыбели всего
человечества. Одним из доказательств этой златой генеалогической цепи она
выдвигала именно меня, утверждая, что я пошел целиком в своего
четвероюродного прапрапрапрадядю - а иначе не тяготел бы так к их Столице,
не любил бы русскую осень, театр, очинку перьев, сказки, няню, красивых
женщин, игральные карты, детей - и не кропал бы стишков.
Я, конечно, бывает, пописываю стишки... так ведь это грешки приватного
свойства: не печатаюсь... да и пишу-то вирши свои на суахили - так же, как и
эти записки... Но с русским у меня - да, таки полный караул - точней
выражаясь, крандец... Вот уже двадцать лет служба налогового инспектора
планомерно уничтожает в моем сердце русские разговорные обороты,
выспренность поэтических определений, убийственную задушевность мата,
фонетическую точность междометий... ну и так далее. В основном, я вижу у
себя на службе мертвую цифирь - и не осмеливаюсь оскорблять этим мелким
птичьим пометом райский, всегда майский русский язык, а своим рахитичным
русским - никогда не решусь оскорблять римские шеренги цифр, которые иногда
особенно остро напоминают мне цепочки большеголовых муравьев, то есть опять
же, в конечном итоге, Ваньку.

Kibaha

Помню, как предложил я Ваньке в общаге (где он, коренной житель
Столицы, постоянно ошивался) пакет молока и услыхал: это скоромное!
православный пост, Маза, ты слыхал?
...Сейчас, через двадцать лет, я еще отчетливей вижу, как Ванька, сухим
и точным движением мастерового, разливает армянский коньяк.
Происходит это непосредственно на лекции. Надо отметить, что Ванька
отмеряет коньяк даже не по "булькам", то есть не на слух и счет, и уж тем
паче не на глаз - все это было бы для него оскорбительно материально - нет:
Ванькины болотного цвета очи завязаны черным шелковым шарфом сидящей рядом с
ним воблообразной прибалтийской отличницы. Нечаянно попавшись в соседки к
"сугубо мужской" компании, она как-то неопределенно хихикает. Черный, с
серым отливом, шелковый шарф, скрывающий половину Ванькиного лица, вносит в
эту сцену тонкий, хотя и незапланированный, эротический гедонизм самураев.
Коньяк разлит. Ванькины собутыльники (один из которых поэт-деревенщик,
другой - индустриальный авангардист) стаскивают с его глаз повязку
(близоруко улыбаясь, он надевает очки) и вполне по-родственному - знай
наших, в-в-вобла!!. - подмигивают полуиноземной отличнице. Уместней было бы
говорить даже и о виртуозности Ванькиного навыка, поскольку дионисийские
чаши его друзей разнокалиберны: у поэта-деревенщика - бокал для шампанского
с золотым ободком поверху и золотой же надписью "Ресторан САЯНЫ", у
индустриального авангардиста - плоская жестяная тара от "Спинки минтая", у
самого Ваньки - мутноватая майонезная баночка с сероватой наклейкой "АНАЛИЗ
МОЧИ ученика 4-Б кл., 312 шк., Вити Хорошилова".