"Роберто Хорхе Пайро. Веселые похождения внука Хуана Морейры " - читать интересную книгу автора

насажена сушеная фига, с седыми усиками, бородкой (карикатура на татиту) и
двумя бусинками вместо глаз? Так вот, женщина, заметив наконец, что я, вертя
в руках шляпу, растерянно стою на тротуаре, и решив, что настал момент
выполнить свое женское назначение и проявить нежные чувства, направилась ко
мне с самыми приятными материнскими словами, какие способна была придумать.
Но голос ее звучал холодно и фальшиво, а своими слащавыми ужимками она сразу
внушила мне отвращение и как бы предчувствие, что, несмотря на все это
притворство, немало неприятностей ждет меня впереди. И так глубоко было это
впечатление, что, превратившись, как я уже сказал, снова в ребенка, я
почувствовал на глазах слезы, но постарался их скрыть и сдержался, как мог,
чтобы никто не заметил моего волнения, до которого, впрочем, никому не было
дела. А как расстроилась бы мамита, в какое отчаяние пришла бы она, случись
ей все это увидеть!
Некоторые друзья отца, узнав о нашем приезде, явились приветствовать
его, и постепенно гости заполнили большую неуютную гостиную с таким,
помнится, убранством и меблировкой: дюжина стульев с соломенными сиденьями -
камышовыми, как говорят испанцы; два кресла-качалки - желтые, из простого
гнутого дерева; на побеленных стенах - грубые изображения богоматери и
святых, размалеванные, как лубочные картинки; палисандровая консоль, очень
черная и блестящая, а на ней восковой младенец Иисус, окутанный мишурой и
бумажными кружевами; на полу - старая циновка, сквозь нее проглядывают
грубые плитки, которые она и должна была прикрывать; потолок из
цилиндрических стволов парагвайской пальмы, тоже побеленный, местами
изъеденный плесенью, словно проказой.
Две босоногие, смуглые, курносые служанки с испуганными, бегающими, как
у преследуемого животного, глазами, неловкие, боязливые, словно дикарки,
были наряжены в какие-то мешки из цветастого ситца, с нелепыми, безобразными
сборками; по плечам у них болтались иссиня-черные косы. Они без конца
разносили гостям приторный мате, накладывая в него ложками красный
тукуманский сахар, подрумяненный раскаленным железом и приправленный для
аромата апельсиновыми корками... Эти девчонки казались бледным отражением
наших служанок, - о которых я не писал, - далеко не такие ловкие, живые и
хорошенькие, а к тому же более обтрепанные.
Я скучал, чинно сидя в углу, позади расположившихся широким кругом
гостей, всеми забытый, умирая от голода, усталости и желания спать, и слушал
светские и политические сплетни, которыми увлеченно обменивались эти
горожане, говоря подчас все вместе без передышки; я чувствовал, как внимание
мое рассеивается, и сквозь дремоту улавливал лишь отдельные слова,
вызывающие во мне какие-то смутные, бессвязные образы. Мой отец в конце
концов прекратил эту болтовню, предложив пройтись, "чтобы размять ноги", и я
немедленно разгадал смысл этих слов: они отправятся в кафе или в клуб играть
на бильярде или в карты и выпить вечерний стаканчик вермута. Вздохнув с
облегчением, я вскочил первый. Некоторые из гостей откланялись, другие
собрались сопровождать татиту.
- Возвращайтесь не поздно, скоро ужин! - сказала мисия Гертрудис с
кислой улыбкой, впрочем, самой любезной из ее скудного запаса.
Мы вышли, и по пути я начал свое знакомство с "чудесным" городом, шагая
по узким прямым улицам, обрамленным одноэтажными домами в старом испанском
стиле. У некоторых домов были широкие низкие порталы - претенциозное
подражание Микеланджело, - где над карнизом красовались между волютами