"Роберто Хорхе Пайро. Веселые похождения внука Хуана Морейры " - читать интересную книгу автора

глубоко скрытые в материальных условиях, приводят к самым неожиданным
следствиям в поведении людей. В данном случае жажда свободы постепенно
ограничивалась требованиями жизни, то есть своими собственными проявлениями,
только в другой форме.
Что касается меня, то меньшего присмотра и большей свободы я в те
времена и желать не мог; я был сам себе хозяин и, пользуясь своей
независимостью, творил дела, о которых лучше не рассказывать и о которых я
упоминаю лишь потому, что в дальнейшем они оказали влияние на развитие моего
характера. Мамита проводила целые дни молча, почти неподвижно, за
рукоделием, питьем мате или молитвой, в плену неизлечимой меланхолии, из
которой она вырывалась лишь на мгновенье, чтобы обнять и поцеловать меня с
какой-то болезненной горячностью. Татита постоянно был занят или развлекался
вне дома, у него не хватало времени, а возможно и желания воспитывать меня в
сколько-нибудь строгих правилах нравственности. Я не осуждаю своих
родителей, да, собственно, и не за что. Без сомнения, мама, с ее чистотой
женщины, живущей в постоянном уединении, не могла и заподозрить, что моей
невинности грозит какая-либо опасность, а отец скорее всего не считал нужным
заботиться о том, что рано или поздно должно произойти, особенно когда речь
идет о мальчишке железного здоровья, крепком, живом, решительном,
увлекающемся, который только страдал, вернее ожесточался, если противились
его прихотям или ограничивали его самостоятельность. Чего еще желать отцу,
как не того, чтобы его сыновья выросли способными к борьбе за жизнь и умели
обходиться своими силами как в духовной области, так и в материальной, как в
умственной, так и в физической.
Хорошему отцу, думается мне, достаточно того, что сыновья его умны и
относятся к нему с уважением. У нас так оно и было. Меня можно было по
заслугам считать неглупым и уж никак нельзя было обвинить в неуважении к
отцу. Напротив, я смотрел на него с восторгом и преклонением, ведь он был
общепризнанным каудильо поселка, и все воздавали ему должное, по чести
считая, что он "настоящий мужчина", другими словами, способен победить
самого ловкого противника и встретить грудыо любую самую страшную опасность.
Он владел даром убедительной речи и неколебимой верой в собственные силы;
сидя в седле, он казался кентавром и без видимых усилий исполнял самые
трудные упражнения верховой езды, проделывал самые сложные, смелые приемы
гаучо, помогая загонять стадо на ферме какого-нибудь друга, охотясь с
болеадорой на страусов, участвуя в бегах, или укрощая необъезженных лошадей;
он всегда был первым, когда играл в бабки, на бильярде, в карамболь, в
рулетку, в кегли, не говоря о других азартных или требующих ловкости играх;
он выращивал лучших в округе бойцовых петухов, держа их в выстроенных рядами
клетках в патио перед моим окном; а главное, благодаря моему отцу, с кем
никто не омел быть дерзким, я мог безнаказанно дерзить кому угодно. Одним
оловом, он был для меня образцом совершенства, и я слишком гордился им,
слишком радовался его прямому или скрытому покровительству, чтобы эта
гордость и радость не превратились в горячую любовь и sui geneins[4]
преклонение, подобное восторженной привязанности к более сильному, умелому,
могущественному товарищу, который тем не менее снисходительно исполняет с
все наши капризы.
Не раз, еще в самом раннем возрасте, я отправлялся на бега, на
петушиные бои и другие публичные зрелища, и отец никогда не выражал
неудовольствия, встречая меня в подобных местах; удовольствия он, правда,