"Геннадий Падаманс. Первостепь " - читать интересную книгу автора

радость. Только приятный невыразимый восторг. Ты и малыш. Он сосет молоко.
Вы - единое.
Конечно, у львов нету слов. У всех зверей нету. Но разве радость,
оттого что ты не можешь ее обозвать, становится меньше? Наоборот. Совершенно
наоборот. Когда не нужно тебе отвлекаться на обзывания, когда можно
полностью сосредоточиться лишь на одном, лишь на единственном, тогда это
одно, оно, вправду, единственное, оно - все. Без остатка. Ничего нет
другого. Ничего и не было другого для львицы. Только она и детеныш. Единое.
А потом малыш оторвал мордочку от соска. Он скрутился клубочком под
материнским боком и тут же задремал. Львица слышала его нежный храп и даже
чувствовала сердечко своего львенка. Каждый крохотный ударчик отзывался
сквозь соприкосновение тел и в то же мгновение достигал сердца матери - что
б оно тоже знало, что б чувствовало и радовалось. Что б билось вместе.
Вдалеке, над рекой, кричали чайки, ниже, под деревьями, забавно
сгущались вечерние тени, все еще роились комары и мухи, все еще существовали
где-то неподалеку две другие львицы, Прыткая и Куцая, которые как будто не
могли угомониться, как будто что-то где-то искали, но искали они там - в
далеком постороннем позабытом сне, от которого лишь иногда мимолетом
всплывали картинки или отдельные робкие всплески - всплывали и становились
легким туманом, совершенно не беспокоя главное и основное. Клочки тумана
быстро проплывали мимо, не оставляя заметных следов. Потому что опять билось
сердце. Все так же билось маленькое сердце: тук... тук... тук. Все так же
билось - и все так же отзывалось восторгом в сердце большом.
А потом один клочок тумана приобрел более четкие очертания. Появились
лошади. Табун направлялся на вечерний водопой и по пути наткнулся на
отдыхающих львов. Любопытные лошади фыркали, раздували ноздри, впитывая
поглубже вражеский запах, но не уходили. Однако Сильной Лапе не было до них
дела. Прыткая с Куцей могли бы заинтересоваться - но и до их интереса не
было дела Сильной Лапе, а без нее сестры-подруги тоже как бы не
заинтересовались. Так и фыркали любопытные лошади. Долго фыркали. А сверху
парил стервятник, зоркий и невозмутимый, дальше, ближе к реке, кричали
чайки, о чем-то суетились, чего-то хотели - и так покойно было все это
созерцать, просто созерцать, как второстепенное, как какой-то еле видимый
небосклон или затуманенные далью горы, а гораздо ближе, совсем рядом, у
самого сердца оставалось "тук... тук... тук". Да, Сильная Лапа сейчас
доподлинно знала, что в этом мире главное и основное, ради чего стоит
драться и убивать. Именно ради этого знания и являются души, что б
наслаждаться, что б... Сильная Лапа стала дремать под эти мерные счастливые
"туки". Тотчас же пришел сладкий сон. Снились ей заливные луга, стада
травоедов и еще люди, двуногие. Эти двуногие вели хоровод. Во сне львица
прекрасно знала, что такое хоровод. Удивительно, но она знала и всех
двуногих, могла каждого назвать по имени, могла о каждом рассказать его
подноготную. Были там и гиены, в том хороводе. Удивительно, но во сне они
вовсе не были врагами, даже наоборот, они действовали сообща, вместе вели
хоровод - и ни капли ненависти не испытывала спящая, только любопытство и
азарт. Очень ей было забавно, что гиены тоже участвовали в танце. Еще
забавнее был вид этих гиен. Они также были двуногими, однако Сильная Лапа
четко различала, кто считался человеком, а кто - гиеной. Еще там была
лошадь. И эта тоже на двух ногах. Они нечаянно столкнулись, она и лошадь - и
лошадь как будто бормотала ей извинения, а Сильная Лапа рассмеялась в ответ,