"Геннадий Падаманс. Первостепь " - читать интересную книгу автора

потому что лошадь бормотала свои извинения как будто на очень понятном и
самом настоящем львином языке. Сильная Лапа тоже примирительно прорычала, а
потом грянул гром - и все испугались. Все вдруг разбежались кто куда.
Сильная Лапа как будто ждала дождя, очень хотелось ей освежиться, но дождь
не пошел. Спустился какой-то серый туман, тягомотный; ей захотелось уйти из
тумана, и она куда-то направилась. Куда-то далеко-далеко. Туда, где хорошо.
Где лучше всего. Где вдруг привиделся яркий отчетливый свет вдалеке. Она
точно знала: там лучше всего. И она туда шла. И рядом с ней как будто шел
кто-то еще. Кто-то огромный и с длинным носом. Этот огромный вел за руку
малыша, который жалобно плакал. Плач отвлек Сильную Лапу от яркого света
вдали, на мгновение она потеряла этот манящий свет из виду и тут же
почувствовала сквозь сон, как шевелится Детеныш.
Сильная Лапа проснулась рывком, моментально, как просыпаются все звери.
Раз - и сна уже нет, львица полностью готова к смертельному прыжку, к
борьбе, и даже к быстрому бегству, готова ко всему. Однако ничего такого не
требовалось. Сытый малыш просто ерзал во сне, что-то снилось и ему, Сильной
Лапе ничего не нужно было делать. Она прислушалась к степным звукам. Все еще
кричали чайки над рекой, не угомонились. Вдобавок к ним в другой стороне
каркали вороны. И уж совсем далеко как-то странно шумели двуногие.
Неинтересные были звуки, не важные, не такие, как "туки" - однако и "туки"
пропали. Малыш слегка отодвинулся, и теперь его сердечко билось само по
себе, материнское сердце не слышало, но львица не стала двигаться, не стала
прижиматься плотнее, боясь разбудить детеныша. Вместо этого она лениво
оглядывала окрестности.
Прыткая с Куцей ушли за кусты. Их не было видно, но слабый запах
доносился из-за кустов, иногда также слышались негромкие щелчки, когда
Прыткая отгоняла ударами хвоста назойливых мух. Куцая, кажется, спала.
Стервятник все еще кружил в небе, бдел на своем бессменном посту,
потихоньку приглядывая сверху за львицами: вдруг те решат поохотиться и
сумеют добыть еды и себе, и ему. Сильная Лапа безошибочно угадывала интерес
стервятника, но не испытывала никаких охотничьих намерений. Любопытные
лошади ушли к реке и все еще были там, шумно пили воду и плескались, львица
могла их хорошо слышать, но ни какой план засады у нее не возник, ни один
мускул не дрогнул призывом атаки. Нет, хорошо было львице. Просто хорошо.
Хорошо и покойно. Безо всяких лошадей, безо всяких нападений и засад. Так
покойно ей было, будто она всего лишь какой-нибудь камень, разогретый на
солнце; или облако в небе, пушистое, белое, легкое-легкое, легче ветреной
бабочки. Так казалось львице, приятно казалось - и не было у нее ни малейших
желаний, ни малейших хотений, просто мгновение остановилось и чудным образом
повисло. Как облако в небе висит. Такое радостное, такое простое, такое
воздушное. Хорошо было львице, так хорошо - невыразимо, никаким рыком не
выразишь, никаким звуком - да и не было необходимости что-нибудь выражать:
для кого? Для чего? Все имелось здесь, все при львице, все с нею. Ей
оставалось ловить свой момент, ловить, зависать и наслаждаться.
А потом пришел гром. Внезапный гром от земли. Внезапный и странный.
Неслыханный прежде.
Львица вскочила. Детеныш проснулся. Сестры за кустами тоже засуетились.
Неслыханный гром означал перемены. Серьезные перемены. Да и громом он
показался только со страху. Ведь Сильной Лапе действительно было страшно.
Неуютно и страшно. Теперь.