"Геннадий Падаманс. Первостепь " - читать интересную книгу автора

этому некто было как-то все равно. Вот голубь пьет, задрал кверху хвост. Вот
поднял голову, опустил хвост. Смотрит. Вот опять задрал хвост. Голубь пьет.
Вот поднял голову. Смотрит. Вот... Что-то заело с этим голубем. Бесконечно
он пил. Бесконечно осматривался. Пил и осматривался. Но раз тот так часто
осматривался, должен был быть кто-то еще. Кого голубь боялся. Кого опасался.
Голубь боялся женщины. Женщина делала что-то постыдное. Что-то
неправильное. Толкла в ступке какие-то корешки и бросала в огонь. Как
шаманка. А еще женщина пела. Неправильно пела. Но все равно это пение
притягивало. Не голубя притягивало, а того, кто смотрел.
"Найди мамонтов, муж! - пела женщина. - Приведи к людям! Обеспечь их
добычей! Сделай так, не споткнись!"
Последние слова звучали особенно громко. "Не споткнись!" - гремело
вокруг. "Не споткнись!" - а он... он ведь как раз и споткнулся. Он просто
лежал, уткнув глаза в землю или куда-то еще, а жена пела. Он не хотел жену,
но та так настойчиво пела. Просила его разыскать мамонтов. Просила принести
людям весть. Просила не спотыкаться. Просила. Просила. Опять просила.
Сосновый Корень поднялся. В который уже раз. В голове шумело, но
никакого голубя больше не было. И лужи не было. Он видел звезды. И он нашел
нужную. Чтобы идти. Он пошел.
А вдалеке ревел лев. Очень грозно ревел. Льву стала поддакивать львица,
потом другая, затем еще одна. Теперь ревели все львы. И они помогали
Сосновому Корню идти. Он мог сосредоточиться. Он слышал рев справа - и
больше ничего. Ничего другого не было. Ничего постороннего. Только рев - и
звезда. Та звезда, которая вела к стойбищу. За которой он бежал. Уже бежал.
А львы по-прежнему ревели. Теперь бегущий знал, что львы ревут для
него. Специально. Он даже понимал, что те хотят внушить, о чем
предупреждают. Он понимал. И все равно бежал.
Упадут мамонты - упадет мир. Так ревели львы. Человек с копьем на плече
их понимал. Лучше всего было упасть ему одному. Только ему. Он понимал. Не
просто понимал. Он почему-то это знал. Надежно знал. Но не мог остановиться.


****

Детеныш не долго пугался. К вечеру круглые глазенки перестали
таращиться на малейший шорох, малыш больше не прятался от бабочек или
стрекоз. Быстро забылось тяжелое, негде тому уместиться в столь маленьком
тельце. А вот недоумение на мордочке осталось. Потому что исчезли друзья. Не
с кем было играть. Как ни оглядывался Детеныш, как ни вслушивался - никто
больше не таился в засаде на его хвост, никто не подбирался сбоку, никто
другой не клянчил молока у его матери. И, кажется, Детеныша это устраивало.
Так даже было спокойнее без резких движений, без каких-то внезапных перемен.
Малыш жался поближе к Сильной Лапе, сосал молоко, приятно урчал - и был
таким же, как прежде. Родным.
Сильная Лапа ничего не хотела. Или, наоборот, хотела, чтобы так было
всегда, без конца. Ты уютно лежишь, и рядом Детеныш, который сосет молоко.
Его нежная мордочка тыкает в твой живот, шероховатый язычок лижет - так было
приятно все это, настолько невыразимо, что львица даже и не урчала, боясь
посторонним звуком нарушить идиллию. Прыткая, Куцая - их сейчас не было,
никого не было, никаких львов, и быков, и самой степи тоже не было. Только