"Амос Оз. Повесть о любви и тьме" - читать интересную книгу автора

Этот вожделенный Левант, загаженный, потный, животный, услаждающий до
потери сознания, но "весь-полный-микробов".

7

Почти шестьдесят лет прошло с того времени, но я до сих пор помню его
запах: я вызываю этот запах, и он возвращается ко мне, грубоватый,
припорошенный пылью, напоминающий мне прикосновение плотной мешковины, но
сильный и приятный. В моей памяти этот запах соседствует с прикосновением
его кожи, с его буйными кудрями, густыми усами, касающимися моей щеки, и я
чувствую себя так уютно, будто в зимний день сижу в старой, теплой,
полутемной кухне...
Шауль Черниховский умер осенью 1943 года, когда мне было четыре с
небольшим, так что эта чувственная память сохранилась наверняка потому, что
прошла через несколько ретрансляционных станций с мощными усилителями: мама
и папа часто напоминали мне эти мгновения, поскольку любили погордиться
перед знакомыми - вот, мол, мальчик удостоился посидеть на коленях у
Черниховского и поиграть его усами. При этом они всегда обращались ко мне,
прося подтвердить их рассказ:
- Ты же помнишь ту субботу, после обеда, когда поэт дядя Шауль посадил
тебя на колени и назвал чертенком, верно? ("Чертенок", он, разумеется,
сказал ласково).
В соответствии с отведенной мне ролью, я должен был продекламировать
для них свой постоянный рефрен:
- Верно. Я это отлично помню.
Я ни разу не сказал им, что та картина, которую я помню, несколько
отличается от их сценария.
Я ничего не хотел им испортить.
Привычка моих родителей повторять эту историю, требуя от меня ее
подтверждения, укрепила, сохранила во мне память о тех минутах. Не будь мои
родители столь горды происшествием, воспоминания поблекли бы и испарились.
Но есть разница между их рассказом и тем, что отложилось в моей памяти. Тот
факт, что оставшаяся в моей памяти картина не является лишь отражением
родительского рассказа, что она живет и своей изначальной жизнью, что пьеса
о великом поэте и маленьком мальчике в постановке моих родителей не
совпадает с моей версией, - этот факт бесспорно доказывает, что моя версия
рождена не только их рассказами. У родителей занавес поднимается, и
светловолосый мальчик в коротких штанишках сидит себе на коленях гиганта
ивритской поэзии, трогает и дергает его усы, а поэт тем временем удостаивает
малыша звания "чертенок". Но мальчик, со своей стороны - о, прелестная
наивность! - платит поэту той же монетой, отвечая ему: "Сам ты чертенок!" По
версии моего отца автор стихотворения "Перед статуей Аполлона" отреагировал
на это следующими словами: "Возможно, мы оба правы" - и даже поцеловал меня
в голову. В этом поцелуе мои родители усмотрели знак на будущее, что-то
вроде помазания, как если бы, предположим, Пушкин склонился и поцеловал в
голову малютку Толстого.
Но рисунок, выгравированный моей памятью, рисунок, который то и дело
освещали прожектора моих родителей, и тем помогли мне сохранить его, этот
рисунок определенно создан не ими. В запомнившейся мне сцене, не столь
приторной, как у родителей, я вообще не сидел на коленях у поэта и не дергал