"Амос Оз. Повесть о любви и тьме" - читать интересную книгу автора

в лагере для перемещенных лиц на Кипре одно ведро должно обеспечить водой
целую семью в течение трех дней? И при выходе из туалета левая рука гасила в
нем свет, а правая согласованно зажигала его в коридоре. Потому что
Катастрофа произошла только вчера, потому что меж Карпатами и Доломитовыми
Альпами евреи все еще гниют в лагерях для перемещенных лиц. Потому что
нелегальные эмигранты, оборванные, истощенные, худые, как скелеты, пытаются
на утлых суденышках добраться до Эрец-Исраэль. Потому что нужда и страдания
существуют и в других уголках мира - китайские кули, сборщики хлопка в штате
Миссисипи, африканские дети, рыбаки Сицилии... И мы обязаны экономить.
А, кроме того, разве кто-нибудь знает, что еще готовит нам день
грядущий здесь, в наших краях? Ведь несчастья не закончились, и, скорее
всего, самое худшее нам еще предстоит: нацисты, возможно, и побеждены, но
антисемитизм по-прежнему неистовствует по всему миру. В Польше снова
погромы, в России преследуют тех, кто изучает иврит, здесь британцы еще не
сказали своего последнего слова, а иерусалимский муфтий призывает к резне
евреев, и кто знает, что еще готовят нам арабские страны, в то время как
циничный мир поддерживает их, исходя из своей заинтересованности в нефти и в
рынках. Легко здесь не будет, это уж точно.


*

Только книги были у нас в изобилии, без счета, во все стены, в
коридоре, и в кухне, и в прихожей, и на подоконниках... Где их только не
было. Тысячи книг во всех уголках нашего дома. Было ощущение, что люди
приходят и уходят, рождаются и умирают, и только книги бессмертны. Когда я
был маленьким, я хотел вырасти и стать книгой. Не писателем, а книгой. Людей
можно убивать, как муравьев. И писателей не так уж трудно убить. Но книгу -
даже если ее будут систематически уничтожать, есть шанс, что какой-нибудь
один экземпляр уцелеет и, забытый, будет жить вечно и неслышно на полках
какой-нибудь отдаленной библиотеки в Рейкьявике, в Вальядолиде, в Ванкувере.
Если случалось (так было два или три раза), что не хватало денег для
покупки необходимых продуктов к субботе, мама взглядывала на отца, и он
понимал, что настало время выбрать овечку на заклание и подходил к книжному
шкафу. Отец был человеком крепких моральных устоев и знал, что хлеб превыше
книг, а благополучие ребенка превыше всего. Я помню его согбенную спину,
когда выходил он из дверей, держа подмышкой три-четыре свои любимые книжки.
Страдающий, словно приходится резать по живому, отправлялся он в магазин
господина Майера, чтобы продать несколько дорогих его сердцу томов. Так,
наверно, выглядела согбенная спина праотца нашего Авраама, когда вышел он
ранним утром из шатра с сыном своим Ицхаком и направился к горе Мория.
Я мог угадать его печаль: у отца было чувственное отношение к книгам.
Он любил ощупывать их, перелистывать, гладить, обонять. Книги будили в нем
вожделение, он не в силах был сдержать себя и тут же "распускал руки", даже
если это были книги чужих людей. Правда, тогда книги были более
сексуальными, чем теперь: было, что обонять, что погладить и пощупать. Были
книги с золотым тиснением на кожаных переплетах, от них исходил особый
аромат, прикосновение к этим шершавым переплетам вызывало в тебе дрожь -
кожа к коже, словно прикоснулся ты к чему-то интимному и неведомому, к
чему-то вызывающему легкий озноб и заставляющему трепетать твои пальцы. Были